Юрий, – воитель сыскался. Мухаммед-Эмин укажет ему от ворот поворот.
Семен поддакнул:
– Как ощиплют Ваську татарове, враз потишает, к нам с поклоном пожалует.
– Ныне Боярской думы гнушается, сам-треть все решает, а тогда не только нам, князьям, боярам в рот заглянет, к их советам прислушается.
– Есть и на Москве бояре, кои Василием недовольны, – снова сказал Юрий. – И Соломонию он притесняет.
– В бесплодстве ее винит, а не сам ли этим страдает? – залился мелким смешком Семен.
Оборвав смех, замолк надолго. Молчал и Юрий, посматривал по сторонам. Пожухла прихваченная ночными заморозками трава, высохла. Лес местами оголился, кое-где все еще желтел и краснел сохранившейся листвой. Небо низкое, затянутое тучами. Неуютно.
Прошедший накануне дождь размыл дорогу, и кони хлюпают по лужам.
Верстах в десяти за Москвой Семен остановил коня, сказал:
– Пора прощаться.
Юрий снял шапку, не слезая с седла, обнял брата.
– Так помни уговор, Семен, друг за дружку держаться, в обиду не даваться, а при нужде в помощи не отказывать.
Семен ответил:
– Воистину так, купно, – и, трижды поцеловав Юрия, свернул на Калужскую дорогу.
Темная, ночная Москва. Разноголосо перебрехивались собаки.
У ворот боярина Версеня одетый в шубу и теплую шапку человек долго стучал в калитку. Надрывались спущенные с цепи лютые псы. Человек барабанил палкой по доскам что было мочи. Наконец щелкнул запор и открылось смотровое оконце. Воротний мужик подал недовольный голос:
– Кого там принесло?
Человек сердито прикрикнул:
– Заснул! Вот ужо пожалуюсь боярину, он те всыплет! Отворяй!
Мужик испугался, торопливо распахнул калитку, впустил ночного пришельца, пробурчал, оправдываясь:
– Не спал я, по нужде отлучался.
Человек уже успокоился, сказал тише:
– Веди к боярину, скажи, дьяк Федор к нему…
Боярин Версень ждать не заставил, сам спешил навстречу. Дьяк подковылял вплотную, дохнул луковым перегаром боярину в нос, хихикнул:
– Умер холоп. Что поведал перед смертью, мне одному ведомо. Даже подручный не слыхал, ибо отлучался он на тот момент.
– Слава тебе, Осподи! – отирая рукавом пот, облегченно вздохнул Версень. – Хоть и нет моей вины в холоповой дури, но великому князю как то вразумишь?
Дьяк снова мелко засмеялся:
– Ужо порадел я ради тебя, боярин…
Версень засуетился:
– Погоди, Федор, я сей часец.
Вскорости воротился, ткнул дьяку кожаный мешочек. Звякнуло серебро.
– Тебе, чтоб обиды не таил. За добро твое ко мне…
И самолично провел дьяка до ворот, подождал, пока мужик закроет за ним калитку. Плюнув вслед, пробурчал:
– Чтоб тебе подавиться теми рублями.
Поддернув сползшие портки, боярин отправился досыпать.
Государь еще плескался над тазиком, а оружничий Лизута, рыжий, сгорбившийся от худобы и угодничества, уже нашептывал голосом