с полностью обколовшейся эмалью, почти дотла съеденные молью пуховые платки, резные наличники и ставни, дерево которых почернело и растрескалось, сатирические плакаты тарасовских «окон РОСТА», выполненные в манере а-ля Маяковский, фрагменты чугунных решеток, неосуществленные архитектурные проекты, дипломные работы первых выпускников Тарасовского художественного училища, огромное количество рисунков, набросков, эскизов непрофессиональных художников. Попадались иногда среди них и полностью законченные картины, люди на которых, по Ромкиным словам, имели непропорционально большие головы и очень неестественные позы.
Он даже пожаловался, что Фомин отругал его, когда Ромка, делая копию одной картины, немножко исправил огрехи безвестного самодеятельного художника в изображении человеческой фигуры.
– У меня намного лучше получилось, – обиженно сказал Ромка. – А он говорит – тебя просили копию сделать, а ты что? Мастерство свое решил показать? Мастерство, говорит, в том, чтобы сделать копию, которую невозможно отличить от оригинала. Переделывать заставил. Все утро сегодня с этой дурацкой картиной провозился.
– А зачем вообще копию нужно было делать? – спросила я только для того, чтобы что-нибудь спросить и дать почувствовать Ромке, что меня очень интересует его рассказ.
Ромка пожал плечами.
– А я знаю? – ответил он. – Я тоже Фомину говорю – зачем время на эту копию тратить? Давайте, Константин Дмитрич, саму картину отдадим, все равно ничего в ней ценного нет, мазня какая-то. А он уперся, нет и все! Делай копию. Я, говорит, эту картину у одного из водопроводчиков с боем отобрал, он ее «на память» хотел прихватить. Все равно, мол, выбрасывать. Ценности в ней, конечно, никакой, но тогда зачем она ему понадобилась? Дмитрич сказал, что водопроводчик ему даже деньги за нее предлагал, но он не взял. Из музея, говорит, не могу ничего продавать, даже мусор. Если мусор из музея, говорит, кто-то хочет купить, значит, он имеет ценность.
– А что за картина-то, Ром? – полюбопытствовал Сергей Иванович.
– Да так, ни то ни се, – скривился Ромка. – Сидит мужик какой-то на обрыве, смотрит вниз. Рядом еще двое спят. Под обрывом речонка какая-то, но точно – не Волга, узкая больно. Голова у мужика – как кочан капусты, плечи – тоже широченные, руки длиннющие, особенно левая, а ножки – как у лилипута. Я и подправил-то всего чуть-чуть, а он говорит – переделывай, меня просили копию вот этой картины сделать, а у тебя другая получилась.
– Водопроводчик, что ль, просил? – хмыкнула я. – Так ему понравилась эта картина, что он даже копию Фомину заказал? Бывают же такие водопроводчики – с искусствоведческим уклоном!
– Не-е-ет, – покачал головой Ромка. – Дмитрич сказал, что копию ему какой-то краевед заказал. Уже после того, как водопровод починили.
– Дмитрич его, что же, прямо в подвал приводил? – спросила я, по репортерской привычке уточняя не совсем понятные мне детали. – Показывал все ваши подмоченные богатства?
– Нет, –