Валентин Пронин

Катулл


Скачать книгу

как-нибудь необычно… с кичливым возгласом и вскинутой вверх рукой… Недурно бы испортить тщеславному коротышке эффект внезапного появления.

      Скрывая улыбку, Катон склонился над развернутым свитком.

      Отброшенный занавес взлетел чуть не до потолка… Качнулись восковые личины предков… И бронзовый светильник грохнулся об пол. «О, разбойник!» – Катон спохватился, но Кальв уже стоял перед ним, бурно-взволнованный, в белоснежной тоге, ниспадающей гармоничными складками, и в башмаках на толстой подошве.

      – Хочешь услышать, как нас обозвал Цицерон[24]? – спросил Кальв без предисловий.

      Слегка досадуя на свою оплошность, Катон кивнул.

      – Представь «отца отечества» и толпу благоговеющих почитателей, – продолжал хлопотливый щеголь. – Муза да пошлет тебе живость воображения… Какова картина! Ни дать ни взять: Аристотель с учениками на дорожках Лицея[25]!

      Патетически восклицавший Кальв выглядел забавно: низенький, утомительно-шумный, напомаженный человечек. Сущий лицедей на котурнах. Впрочем, лицо его было прекрасным: мужественное лицо римлянина с черными живыми глазами.

      – Нельзя ли без истасканных сравнений?

      – Дай мне высказаться в стиле понаторелых адвокатов! Все утро я вынужденно молчал и…

      – Что же сказал Цицерон?

      – О, всеблагие боги! О, век нетерпения и суеты!

      Кальв начал пародийную игру, столь любимую и распространенную в Риме. Если он приходил в приподнятом настроении, то унять его было нелегко.

      – Клянусь Юпитером, ты выведешь меня из себя! – с шутливым негодованием вскричал Катон.

      – Итак, Цицерон рассуждал о риторике и поэзии…

      – И, разумеется, процитировал Энния[26]: «Нравами древними держится Рим и доблестью граждан…»

      – В этом доме ничего нельзя рассказать! – возмутился Кальв. – Здесь все заранее знают, и нет смысла молоть горох[27]… Слушай же, грубиян! Пока Цицерон вещал о риторике, толпа завороженно глядела ему в рот. Но лишь только речь зашла о поэзии, поднялся галдеж, как на птичнике, – каждый старался показать себя знатоком. Цицерон переждал, когда болтуны уймутся, а потом произнес небрежно: «Нынче меня донимала бессонница… И я сочинил за ночь пятьсот отличных стихов…»

      Катон засмеялся, качая гладко выбритой, как у египтянина, головой.

      – О, божественный Марк Туллий! – потешался он. – Клянусь священной тройкой[28], скромность никогда не будет его главным недостатком.

      Кальв рассказывал дальше:

      – Тут из толпы вынырнул книгоиздатель Кларан и спросил Цицерона: «Что ты думаешь по поводу сообщества молодых поэтов, кропающих безделки и эпиграммы?» – «Ясно, кого ты имеешь в виду, – ответил Цицерон. – Это Валерий Катон – их заводила, да еще несколько нагловатых молодцов. С ними стакнулся и оратор Лициний Кальв. Ну, от него-то здравомыслия тем более ожидать не следует. Все они подражают Каллимаху