никого не было, кроме его, Потемкина.
Он преклоняет колена перед этим чудным видением и, случайно взглянув в одно из зеркал, видит, что несколько лучей, исходящих от императрицы, освещают его фигуру, так что и он сам кажется облитым фосфорическим светом.
Но странное дело: вдруг какая-то темная дымка окружает его фигуру – он перестает видеть свое отражение в зеркалах, тогда как образ «русской царицы» разгорается все ярче и ярче.
Потемкин проснулся.
Снова величественный образ монархини наполнил его сердце, вытеснил оттуда все воспоминания прошлого.
Отправив наутро письмо, Григорий Александрович отдался суете придворной жизни, работе, вознагражденный за последнюю лицезрением своей «богини», как он мысленно называл государыню.
Не один он, впрочем, боготворил в то время императрицу – ее боготворила вся Россия.
Ее любили не только люди, но и животные.
Последние, даже те, которые дичились всяких ласк, встречая государыню, давали ей себя ласкать, чужие собаки со двора прибегали к ней и ложились у ее ног. После бывшего, незадолго до нашего рассказа, большого пожара в Петербурге, голуби слетелись тысячами к ее окнам и нашли там пристанище и корм.
Про ангельскую доброту государыни ходили по городу целые легенды.
Императрица вставала в шесть часов, когда в Зимнем дворце все спало, и, не беспокоя никого, сама зажигала свечи и разводила камин.
Однажды она услыхала громкий, неизвестно откуда исходящий голос.
– Потушите, потушите огонь!..
– Кто там кричит? – спросила она.
– Я, трубочист, – отозвался голос из трубы.
– А с кем ты говоришь?
– Знаю, что с государыней, – отвечал голос, – погасите только поскорее огонь, мне горячо.
Императрица тотчас сама залила огонь.
Она не любила тревожить прислугу и часто говорила:
«Надо жить и давать жить другим».
Если она звонила, чтобы ей подали воды, и камер-лакей спал в соседней комнате, то она терпеливо ждала.
Встав с постели, государыня переходила в другую комнату, где для нее были приготовлены теплая вода для полоскания рта и ледяная для обтирания лица.
Обязанность приготовления всего этого лежала на особой девушке, камчадалке Алексеевой, часто бывавшей неисправной и заставлявшей императрицу подолгу ждать.
Раз Екатерина рассердилась и сказала:
– Нет, уж это слишком часто, взыщу, непременно взыщу…
При входе Алексеевой, она, впрочем, ограничилась следующим выговором:
– Скажи мне, Екатерина Ивановна, или ты обрекла себя навсегда жить во дворце? Смотри, выйдешь замуж, то неужели не отвыкнешь от своей беспечности, ведь муж не я; право, подумай о себе…
Однажды, в Петергофе, прогуливаясь в саду, императрица увидела в гроте садового ученика, который имел перед собою четыре блюда и собирался обедать.
Она заглянула в грот и спросила:
– Как ты хорошо кушаешь. Откуда ты это получаешь?
– У меня дядя поваром, он