с круглыми зелеными листьями, и он никак не мог взять в толк, откуда она взялась. Он то полностью осознавал свое существование, то в голове вдруг мутнело, и все опять куда-то проваливалось. Похоже, сознание возвращалось к нему с трудом, и Малевич, как бы по частям собирал самого себя.
Через некоторое время стало чуть легче, хрипло дышавший Малевич застонал, медленно открыл глаза и, посмотрев вокруг, попробовал приподняться. Человек в пенсне улыбнулся, провел себе по лицу ладонью и негромко сказал:
– Ну что, батальонный комиссар Малевич, со свиданием?..
Малевич, с трудом осмысливая происходящее, вгляделся в лицо человека в пенсне и вдруг, испуганно прикрыв глаза, забормотал:
– Не может быть! Это бред, бред…
Человек в пенсне вновь усмехнулся.
– Что, унтер-офицер Малевич, признал?.. Вижу, признал. Да это я, твой бывший командир полка подполковник Лечицкий, собственной персоной, а ты мой полковой разведчик. Ну, вспоминай, вспоминай…
– Не может быть… Не может! Это бред! – Малевич вскинулся. – Я же сам приказал вас расстрелять, еще тогда, в восемнадцатом…
– Ах, вот ты чего перепугался! – весело рассмеялся Лечицкий. – Не бойся, унтер, я не с того света… Пока что мы оба с тобой на этом. Видишь ли, то ли пистолет был дрянь, то ли рука у солдатика дрогнула. Оно, знаешь, в человека в упор стрелять тоже сноровка нужна… В общем, живой я остался, а отметина – она есть. Осталась…
Лечицкий сбросил шляпу и провел вверх ладонью, отводя волосы назад. Посередине лба, у самого края зачеса, был виден маленький, не больше желудя, шрам, как будто кто-то прижал лоб пальцем, оставив на черепе мягкий вдавленный след…
Теперь Малевич окончательно пришел в себя и, внезапно осознав, что будет дальше, долго и мучительно застонал. Скорей всего, Лечицкий понял его состояние, потому что, посмотрев на раненого изучающим взглядом, медленно, со значением, произнес:
– Думаешь, счеты с тобой сводить буду? Напрасно… Объяснять долго, да и недосуг. Ты лучше вот…
Лечицкий засуетился, вытащил плоскую бутылочку с коньяком и, наполнив крышку-стаканчик, наклонился к Малевичу.
– На-ка, выпей…
Коньяк подействовал хорошо, и Малевич опять попробовал приподняться.
– Лежи, лежи! – Лечицкий замахал руками и вдруг улыбнулся. – А помнишь, как я угощал тебя коньком за разведку на Липе?
– Помню… – еле слышно прошептал Малевич.
– Ах, липа вековая, липа золотая…
Слегка переиначенный старинный романс прозвучал у старика Лечицкого неожиданно молодо, но он тут же оборвал пение и посерьезнел:
– Слушай, Малевич, нам все-таки в околоток надо бы, ты у меня сейчас под мужика переодетый, и от тебя сейчас одно нужно: помалкивать. А если что, ты мой кучер, понял?
Не дожидаясь ответа, Лечицкий засобирался, втянул Малевича назад в тарантас и оглядев напоследок бивачную стоянку, рысью пустил отдохнувшую упряжку на большак…
На въезде в поселок