письмо Марк, некоторое время сидел в раздумье. В Риме по-прежнему много клеветы, сколько ни делай добра, все мало. Помпеян не понимает, что именно здесь, на берегах Данувия, решается судьба города. Здесь собраны лучшие легионы империи: в главном лагере три легиона, в расположенном в восьми милях ближе к Карнунту – один, а также конница, союзнические отряды. Еще два полностью укомплектованных легиона стояли лагерем неподалеку от пограничной крепости Аквинк[6].
И в такой момент Помпеян предлагает оставить войска?! Бросить все и отправиться в Рим разбираться с сенаторскими дрязгами. То есть исполнять его обязанности! Но как быть с предощущением итога гигантской работы, проделанной армией и всей государственной машиной? Где еще находиться правителю, как не в гуще событий?
По привычке захотелось подобрать точное определение нахлынувшей обиде. Самые близкие люди сетуют на скрытность, холодность в ответных письмах. Они не желают понять, что тайну стратегического замысла нельзя доверять пергаменту. Кто убедил Помпеяна, что принцепс обязан каждый шаг согласовывать с друзьями, доверить другим взвешивать, насколько добродетелен тот или иной его поступок? Разве это не работа для самого себя?
Неужели ему, опытному полководцу, сумевшему в самый трудный момент отогнать варваров от Аквилеи, не хватило мужества и воли противостоять чужому влиянию? Неужели он запел с чужого голоса? Неужели оказался настолько робок? Не по этой ли причине друзья и соратники Марка настойчиво советовали ему усыновить Помпеяна и провозгласить его цезарем?
От этой догадки стало совсем горько.
Солнце наконец беспрепятственно заглянуло в шатер. Кашлянул стоявший на страже страж.
Мир вовсю полнился звуками – заливались птицы, стрекотали кузнечики, ветерок звучно хлопал императорским штандартом, натянутым на поперечной штакетине. Теперь и света хватало, чтобы разглядеть на стоявшем у изголовья столике приготовленное с вечера лекарственное питье – Гален настаивал на своевременном его употреблении.
Надо так надо. Мелкими глотками он осушил бронзовый кубок, аккуратно поставил его на прежнее место. Ножка, коснувшись резным боком края металлического зеркала, звякнула. Император замер, глаза наполнились слезами. Не удержался, звякнул еще раз и еще. Вспомнил материнский голос. Домиция Луцилла всегда стояла с полотенцем в руках, когда маленький Марк умывался, подставляя ладошки под струю, сливаемую рабом из медного кувшина.
– Марк, осторожней. Не плескайся… – говорила Домиция.
Много чего говорила мать – не носись сломя голову, сохраняй достоинство, сиди прямо, спину не гни. Случалось, шлепала по рукам, когда Марк начинал почесывать голову возле висков. Не привыкай к дурному…
Была бы его воля, он ни капельки не расплескал, только бы услышать ее голос, увидеть ее. Теперь он не носится, как угорелый, сидит прямо, ведет себя достойно. Правда, виски иногда почесывает, но, мама, это так приятно. Где ты теперь