на мост разрозненным подразделениям супостата, вынуждая его вновь и вновь бросать свой авангард в гибельные атаки.
Не обошлось и без потерь. Героической смертью пало на поле брани Одноглазое Лихо-старшее, оставив круглыми сиротками дочурок своих – Лихоимку и Лихоманку.
Загнав к реке и обхватив пятиаршинными дистрофичными руками обезумевших от ужаса ушастых и уже безухих эльфов, Лихо глоток за глотком сосало их неизбывную перворожденную тоску. И усосалось до смерти. Но ушла тоска из мутных душ эльфов, а с ней ушла и их вечная злоба на смертных. С той поры нет на свете существа душой чище эльфа. Веселый и беззаботный, шныряет лесной народец в заповедных лесах. В Лукоморье в годовщину битвы, правда, их иногда давят – в память о Лихе.
Были и другие утраты, скорее даже не утраты, а повреждения. На двести сорок восьмом ударе подвернул заднее копыто Сивка. Легко ранили поганое Идолище. А еще сломал палец, ковыряя в носу, пятилетний внучок старосты. Да местного деревенского стукача Гнуса-правдолюба извели. Свои же и прибили. «Семь бед – один ответ»,– только и заявили местные, когда Илья прибежал на крики Гнуса о помощи. Само собою, были многочисленные синяки и ссадины, да кровоточащий укус на шее у Левы.
Что касается личного вклада в победу самого Задова, то он оказался ограничен лишь гибелью вампира, потому как в бою от Левы, как от прокаженного, шарахались все – даже свои. Впрочем, единственный знаковый триумф Задова стоил многого и был дороже десятка других успехов дня. Ах да, мы же совсем позабыли об удачном выстреле Задова!
Кстати, Муромец до разгулов всерьез так и не добрался. Помял, потрепал, вмятин им на латах понаделал, но не добрался. Одному титановый гульфик отсек, с другого молодецким ударом сбил шлем, однако ушли бродом конные разгулы. Бросился Илья к Сивке, а тот виновато копытами разводит, а на левое заднее ступить не может – подвернул. Вправил Илья ногу Сивке и пошел искать тролля.
О горном тролле, с трудом добравшемся до вершины холма, в пылу схватки все как-то и позабыли. Но нашел Муромец его именно на холме. В неприметной просевшей ложбинке, поросшей лопухами, тролль сидел у ног какой-то покосившейся каменной бабы и горько рыдал. Рядом с троллем, сердобольно похлопывая его по плечам, стоял довольный староста.
– Матушка это его,– пояснил Кучок Илье.– Узнал, болезный. Сердце подсказало. Оно и впрямь что-то фамильное в рожах есть. Отвратные рожи, тьфу… А ты поплачь, детинушка, поплачь. Чай, и у тебя сердце есть. А то и оставайся с нами, за могилкой родимой походишь. Ей присмотр нужон. Нам-то, сам видишь, недосуг, вот град городить округ деревни будем. И нам ты поможешь. Все одно ты, чурка каменная, без толку валунами швыряешься, а тут и при деле будешь, и при почете. Грамотку тебе справим чин по чину, зарегистрируем. Перепланировку я удумал,– опять пояснил Илье староста.– Надоть бы нам таперича вокруг меня кучковаться, ежели врага теперь ждать неоткуда. Нам с парнем этим теперь и князь наш не страшен. Сам, глядишь, в бояре выбьюсь да пчел разведу. Городом станем,