графства.
Учитывая, что мертвая реальность для Лукоморской дружины интереса практически не представляла, прямые столкновения между двумя отрядами боевиков случались довольно редко.
– Ну и зачем им эта реальность сдалась? – горестно вздохнул Илья.– Народишко здесь мирный, благообразный, живет чинно, все больше по заповедям.
– Бремя просвещенной расы,– догадливо прояснил ситуацию Кузнецов.– Несут культуру в массы, цивилизуют.
– В гробу видал я их культуру,– с некоторой завистью вступил в разговор Задов.– Полмира ограбили, музеи от наворованного добра ломятся. Пирамиду Хеопсову и ту к себе на острова утянули. И все руками чужими; стравят народы малые и тешатся.
– Точно,– поддержал его Кузнецов.– У них любимый герой знаете кто? Дворецкий, рабская душонка, лакей дворовый – символ преданности.
– А простой люд у них как? – полюбопытствовал Ермак.– Нешто не противно другими народами помыкать?
– Привыкли,– авторитетно пояснил Задов.– На ворованном оно живется не в пример легче, чем своим трудом хлеб насущный добывать. Да и что с них взять, с простых-то? У них оно как было: ребенок кусок хлеба на рынке стянул – ручонку ему и оттяпают, стянул еще раз – и вторую поминай как звали. А про дома их работные слыхивал? Наши остроги против тех домов – курорты крымские.
– И впрямь малым дитяткам ручонки секли? – занервничал Ермак.
– Завсегда! – глухо отрезал Задов.– Говорю, рабский народец. Был у них один вольнолюб – Гудов Робин с Шервудщины, так извели лучника. Свои же и сдали господам.
– Кончай комиссарить, Лева, ясно нам все.– Илья смачно сплюнул.– Не хрен им тут делать. Короче, так: велика реальность, а отступать некуда, позади… это самое…
Группа оглянулась. За спиной чернел мрачного вида бор, весьма неприветливый, если не сказать страшноватый. С опушки доносился тоскливый и голодный волчий вой. Правее бора, на одном из семи крутых косогоров, расположилась милая каждому православному убогая деревенька, на околице которой три добротно одетых дружинника самозабвенно и смачно секли истошно вопящего селянина. Еще правее виднелись заплатками убранные поля чахлой ржи и пастбища с худосочными, грустными буренками.
– За недоимки, видать, секут,– мечтательно осклабился Алеша Попович.– Святое дело!.. Экономика переходного периода эпохи раннего феодализма.
– Эврика, Илюша! – встрепенулся до глубины сердца тронутый открывшейся пасторальной картинкой Ермак.– Переходим на ту сторону и сжигаем мост.
– Ну да,– скептическим эхом отозвался Илья,– мертвые сраму не имут. Проходили. А оно тебе надо? В иную реальность лезть себе дороже. А как ежели она мертвая? Нет, друзья мои. Чужого акра не хочу ни фута, а своего вершка и пяди не отдам. Чакру свою тут положу, карму попорчу, а с места не сдвинусь.
– Гомер! – восхищенно глянул на побратима Алеша Попович.– Боян вещий! Твои бы слова да каликам в эпос!
Илья смущенно потупил орлиный взор, и на покрасневшем курносом его носу выступили веснушки.
–