траве, лицо белое и чуть дышит. Соскочили мы с Селезнеевым с лошадей, сняли тяжелый княжеский доспех. Кто-то из жильцов за водой поскакал. Ротмистры наши съехались. Уже вечерело. Туман поднимался над полем. Испил князь воды, приподнялся, рукою по лбу провел, вздохнул и глаза раскрыл.
– Что татары? – спросил.
– Утекли по лесам. Наша Казань, – сказал я. – Как ты, князь?
– Ран много, – сказал князь, морщась от боли, – но жив. Збройка на мне была праотеческая, зело крепка!
И перекрестился.
– А боле того, – сказал, – благодать Христа моего так благоволила, что ангелам своим заповедал сохранити мя недостойного во всех путях…
Князь поник головой. Дурно ему стало. Попросил воды. Испив воды, спросил:
– Роман, что?
Я ответил: «Ранен князь Роман Михайлович, но жив».
– Послужили мы царю и Отечеству… И помирать не стыдно… Ну… несите меня к царю. Хочу поздравить царя моего с пресветлою победой.
Так была взята царем Иваном Васильевичем твердыня татарская – Казань.
IX
За ратною честью
После длинного рассказа о взятии Казани, всегда так волновавшего Исакова и Селезнеева, наступило долгое молчание. Наверху, в терему, было тихо.
Слышнее стал в Исаковском покое сверчок и потрескивали, нагорая, свечи. Возбужденный рассказами о былой славе, о битвах и победах, Федя сидел в углу, таращил глаза и ерошил густые волосы. Хотел он спросить о многом, сказать старому стрелецкому голове все свои мысли и не смел. Он тяжело вздыхал, не сводя блестящего взгляда с Исакова.
Исаков сидел на лавке, опустив голову на грудь, и о чем-то глубоко задумался. Пальцами он барабанил по дубовому столу, выбивая дробь. Наконец, он поднял голову, внимательно посмотрел на Федю и, казалось, понял все, что происходило в душ мальчика.
– Вот, – тихо сказал он, – кабы те-то времена теперь, Федор, были…
Он тяжело вздохнул, помолчал и другим, спокойным, ровным голосом сказал:
– Что ж, Федор, сорок дней мы молились за родителей твоих, присматривались к тебе, надо нам теперь и о житейском подумать… Как в одночасье лишился ты родителей своих, опору свою и заступу, и всего богатства, и дела родителем твоим заведенного. Значит – такова воля Божия. Надо свое дело начинать. Не может быть человек без труда. Так ему от Господа заповедано за грехи прародителя нашего Адама: в поте лица твоего будешь добывать хлеб свой… Тебе теперь шестнадцать… Не надумал ли и сам чего?
Федя вспыхнул. Он вскочил с лавки, сделал два шага вперед, вернулся на место, провел рукою по лбу, откидывая от глаз светлую прядь волос. Наконец, собрав силы и стараясь говорить густым «мужским» голосом, он выпалил:
– Хочу послужить царю-батюшке! Хочу идти за ратною честью!..
И точно испугавшись того, что он сказал, Федя закрыл лицо ладонями.
Исаков внимательно осмотрел мальчика с головы до ног.
– Так, так… – сказал он. – Мудрое, красивое твое слово, Федор. И после рассказов наших о Казанской