старшую сестру с мужем и детьми, Сашиного младшего брата – с невестой, еще каких-то дядюшек и тетушек, словом – подготовиться к свадьбе по-человечески. Была, правда, одна закавыка – Сашин родной папа, который уже лет десять не появлялся, не звонил и интереса к сыну не проявлял. Теоретически следовало его пригласить, а практически – еще пойди поймай этого папу! После развода с Сашиной мамой он фигурировал в семейном обиходе только в виде алиментов, а звонил раза четыре и водить ребенка по выходным в зоопарк тоже не хотел. Сашина мама довольно скоро нашла Саше хорошего отчима и даже была рада такому поведению законного папочки. Вот за что следовало его поблагодарить – он в ее новой семье никаких проблем не создавал.
Потом Тоня и Саша поехали домой.
Они решили, что для одного вечера общения с родителями достаточно, и Тонину семью оставили на будущее.
– Ты рада? – спросил Саша.
– Конечно, рада, – ответила Тоня.
Все в жизни устроилось, о лучшем она не могла и мечтать.
Глава четвертая
Курляндия, 1658 год
Кнаге смотрел на плоды трудов своих и хохотал во всю глотку. Перед ним висели на стене сарая три картины с тремя «приапами», и вид этих дурацких фигур, троих в ряд, привел живописца в некое развеселое безумие.
Кнаге, конечно же, был заурядным мазилой-недоучкой. Мазилой, но не дураком, и на все смешное сразу же отзывался; не было еще случая, чтобы при нем рассказывали потешную историйку, а он не понял, в чем изюминка. Да и нельзя при бродячем образе жизни смотреть на мир серьезно. Этак и спятить недолго.
Другие шесть работ такого хохота не вызывали. Они были совершенно обычными.
Кнаге знал про себя, что ему просто в жизни не очень повезло. Тот, кто бродит по маленьким городишкам и не может приткнуться к мастерской известного живописца, тот настоящего мастерства не наживет. А вот если бы как-то так исхитриться дойти до Амстердама, где трудится Рембрандт ван Рейн, и попроситься к нему в ученики… Говорили, что учеников у него теперь до прискорбного мало, а ведь он-то и мог бы сделать из Кнаге настоящего живописца. Если бы только удалось заработать денег, чтобы посвятить несколько лет учебе и не думать о заказах. Сейчас, набегавшись вволю, Кнаге очень хорошо понимал, каким должно быть учение.
Раз уж тот мастер, что создал портрет из спальни фон Нейланда, мертв, то лучше всего было бы идти в Амстердам, – так думал Кнаге, глядя на троих «приапов». Там можно из провинциального мазилы стать художником. Там можно обратить на себя внимание богатых заказчиков. Даже если просто наймешься в мастерскую к Говарду Флинку или Фердинанду Болу, которых амстердамцы любят, будешь дорисовывать не законченные мастером руки или кружева, или пейзажики на заднем плане, а то и позировать, сидя без штанов на старом стуле и изображая Зевса-громовержца на облаке, – тоже для начала неплохо. Даже разрезать холсты, натягивать их на раму, готовить подставки, растирать краски, цедить масло, а также смахивать