с морковкой глотать перестал. Все вспоминал и вспоминал.
Савва Урывай Алтынник
На следующее – после олигархической тусни – утро ломило виски и дрожали пальцы.
Слава богу, Савва Лукич – офис его был с каким-то смутным дипломатическим прошлым, и табличка про наркома Чичерина, кажется, там была – принял меня сразу.
Оценив состояние – налил. С восторгом ощущая бульканье водочки в пищеводе и даже словно бы наблюдая ее сияние в верхних отделах желудка, – начало разговора я как-то упустил.
Однако середина и конец той московской беседы здесь, в приволжском кафе, вспоминались ясно, четко.
Я сидел в кресле, а Куроцап ходил от окон к двери, мимо громадного, без конца и краю стола. На столе высилась одиноко бутылка «Абсолюта» и лежала генеральская мерлушковая папаха с алым верхом. Занюхивать новой папахой было неудобно, и я время от времени подносил к носу кулак, пахнущий порошком из кобылятьевского принтера.
– …и все-то вроде мы про нее знаем, – говорил с выражением Савва, – а вот чего-то главного и не знаем, нет! А ведь она, девять-семь, великолепна, она в своем роде – неповторима. Куда лучше закордонных! Да и многих отечественных получше… Понимаешь? Как балерина она в сметане! Ну, то есть, я хотел сказать – ножки у балерины по щиколотку, даже по колени черные, загорелые. И мордочка тоже темная… А сама… Сама балерина – не в материи белой, а в жирненькой смачной сметане. Или, точней, в сероватом йогурте: от бедра и по горлышко.... Вот она какая! А мы – не ценим. Мы три шкуры с нее драть готовы. А все почему? Потому что слишком сухо, педантически, ну, в общем… Ты же грамотный человек, понимаешь… Словом, слишком наукообразно про нее думаем! А она – слабенькая! Они все – слап-п… – тут Савва Лукич заглотнул слишком большую порцию воздуху и, захлебнувшись, на минуту стих.
Постепенно я сообразил: речь идет о неведомых людях, накрепко, как Робинзон с козой, связанных с некими домашними животными – загадочными, прекрасными и, без всяких сомнений, отечественными.
– А она, а они… Ну, в общем, когда ты их узнаешь получше, тогда и поймешь, тогда и напишешь настоящую книгу. Но учти! – Савва погрозил мне кулаком, – автором книги буду я. Потому как книга необычная будет. Я ведь и сам необычный. Но и ты, гляжу, не промах… Кирпич принес?
Я с готовностью полез в портфель.
– Верю, верю, – засмеялся Куроцап, – и вот поскольку ты такой, какой ты есть, будешь у меня, как это называется… титульным редактором! Жизнь и судьбу ихнюю на весь мир прославишь! Ну? Лады?
– Кончено, лады… Только, Савва Лукич…
– Просто Савва. Я в некотором роде как Морозов. Или даже как Мамонтов. Новый народный капиталист я! Точней – капитал-разведчик. А не какой-то там урывай алтынник… А скажи-ка мне, дружок, – вдруг переменил он тему, – тебе сколько годков от роду?
– Сорок восемь, – соврал я, прибавив себе зачем-то целых семь с половиной лет.
Савва потускнел и смолк.
Я откашлялся.
– Так вы, уважаемый