«сыном талантливого отца», о чем жестоко напомнила ему первая же рецензентка его первого сборника стихов.
В 1924 году Вадим Андреев вместе с другими стипендиатами Уитмора перебирается в Париж, в Сорбонну. Он учится, работает, общается с молодыми поэтами «незамеченного поколения», а также с Ремизовым и Цветаевой, участвует в создании Союза молодых поэтов и писателей, часто выступает на литературных вечерах, пишет стихи, женится на Ольге Федоровой-Черновой, приемной дочери знаменитого эсеровского лидера Виктора Чернова и Ольги Елисеевны Колбасиной-Черновой (Марина Цветаева дружила с этой семьей, жила у Черновых первое время в Париже, а дочь Цветаевой Ариадна вспоминала, что первое в жизни платье ей сшила Оля Чернова).
В Берлине Вадим Андреев стал сотрудничать в просоветском «Накануне», в Париже он тоже находился по большей части в окружении левых – бывших эсеров, левых евразийцев, либеральных масонов. Он и сам был, впрочем, активным членом масонской ложи «Северная звезда». Человек он был добрый, общительный, сверстники (в том числе и Борис Поплавский) охотно посвящали ему стихи. Собственные стихотворные публикации Вадима Андреева не убеждали, впрочем, ни Ходасевича, ни его врага Адамовича в наличии у юноши поэтического дара. В 1938 году Вадим Андреев пишет первую прозу – «Детство. Повесть об отце». Во время войны и оккупации, оказавшись с другими русскими дачниками на острове Олерон, он сближается с французским Сопротивлением и с коммунистами, а после окончания войны (в самом конце которой он был арестован немцами) берет советский паспорт и работает в сомнительной то ли просоветской, то ли уже просто советской, вполне агитпроповской газете.
Трудно упрекать молодого Вадима Андреева в его просоветских и прокоммунистических симпатиях, к которым склонились в ту пору даже такие борцы против Советов и такие стареющие идеологи демократии, как Маклаков, Милюков, Бердяев, такие люди, как митрополит Евлогий, как эстеты Маковский и Адмович. Видимо, немалую роль (наряду с успешными усилиями советской разведки) сыграло в этом странном, бездумном увлечении бессильное, жалкое, задворочное положение людей эмиграции при сравнении его с новым ореолом могущества (пусть даже тоталитарного) покинутой родины-победительницы. Цветаева (вольно или невольно) выразила общее настроение, воскликнув после выступления Маяковского: «Сила – там!». Может, оттого так сильо и обиделся на нее старый Милюков, что это была и его тайная мысль. Так что нет ничего удивительного в том, что близкий к цветаевско-эфроновской и черновской семье молодой Андреев так трогательно мечтает о Донбассе, Кузбассе, о таинственных «беломорканалах», воспетых коммунистом Луи Арагоном, о заманчивой Сибири. На его счастье, он уехал после войны не на Беломорканал и не в Сибирь, а в Нью-Йорк, на престижную переводческую работу в ООН (тоже ведь без благосклонности всесильной Родины и на такую работу не попасть на Западе). Так что, опять же на свое счастье, в Советскую Россию, о которой он столько писал, Вадим Андреев попал впервые лишь в годы «оттепели»,