поверенный, вынужденный следовать международному протоколу, и сделал. Правда, прежде чем отправить генерал-лейтенанту послание, Глинка отписал в цзунлиямынь – это вроде Министерства иностранных дел в Китае – бумагу. «Не нахожу ни малейшего нарушения в том, чтобы наши подданные или даже и пограничные гражданские власти не могли пребывать в местностях, – писал граф, – долженствующих отойти к Российской империи согласно трактату». Имелся в виду Пекинский трактат 1860 года, определивший отношения двух обширных империй, на основании которого должна быть проведена демаркация границ.
Так вот, представьте теперь степень недоумения Дюгамеля, которому высочайшим повелением от 17 марта 1862 года назначалось организовать и привести к удовлетворительному результату переговоры с китайской стороной о разделении земель. Особенно если учесть, что после экспедиции полковника Радлова на Чую в 1861 году нога русского офицера туда более не ступала.
А тут мои инициативы. Нужно сказать, что, не имея ни малейшего понятия о ведущихся переговорах и уж тем более об их приостановке в начале осени 1862 года, я со своей экспедицией оказался потрясающе к месту. Циньские комиссары требовали от России территориальных уступок, утверждая, что на спорных землях расположены их военные пикеты, а русских войск там нет. И мой отряд становился как бы противовесом их военному присутствию. Тут уж Дюгамель и пушек не пожалел, к тому же на это старье времен наполеоновских войн желающих больше не находилось.
И раз уж к моему походу положено было прикрепить офицера Генерального штаба, то генерал-губернатор попросил Андрея Густавовича заодно разобраться на месте с неведомыми «русскими караулами» на Чуе.
– Да какая же это загадка, господин штабс-капитан, – хмыкнул я. Разговор велся на носу медленно ползущего против течения Бии, отчаянно дымящего парохода. До Бийска оставался всего один дневной переход. Неторопливо проползающие мимо однообразные виды берегов южносибирской реки изрядно надоели, и мы развлекали друг друга разговорами. – Позапрошлой зимой калмыки поломали гилевские лабазы на Чуе да приказчиков побили. Васька в начале лета туда с караваном пришел да и обиделся шибко. Мужики с ним суровые ходят… Взяли, поди, топоры да и пошли в политику… Империи объяснять.
Принтц, невысокий, сухощавый, очень похожий на Суворова в молодости, как генералиссимуса обычно изображают на картинах, с минуту на меня смотрел, а потом звонко и заразительно рассмеялся. Я тоже улыбнулся. Смеяться не мог. Как припомню вмиг заледеневшие серо-стальные глаза Гилева, когда он рассказывал о хулиганствах тамошних туземцев, волосы на спине дыбом встают. Такой лютой ненавистью и жестокостью от купца пахнуло.
Мое предположение подтвердилось за ужином в доме Гилева. Купец смущенно пожал плечами и лаконично поведал, как наказывал разбойников:
– Там от лабазов в Кош-Агаче на север летнее стойбище зайсана Могалока. Этот хоть и жаден без меры, но татьбой не забавляется. А вот зайсан Турмек,