менее, погружал своё тело в пучину ледяного холода, исторгаемого собственной же душой. Он, терзаемый душевной болью, попросту убивал себя. И убил бы, кабы не мы. Будьте уверены. А так…
Впрочем, всё уже сказано. Вот только мысли…
Мысли, мысли, мысли… Что делать с ними? Как их подчинить? Логика! Разум! Трезвый рассудок! Да, да, конечно… Не делай, не подумав. Семь раз отмерь… Абстрагируйся от…
Мысли!
Скажет мне кто-нибудь, почему вдруг я, всегда спокойный и уравновешенный, вижу порой, пусть только и на экране телевизора, проявление дикой нечеловеческой агрессии, но чувствую, как ладони мои начинают покрываться инеем? Ну? Кто?
Ты?
Ах, ты ж, зараза! Довольный-то! Наелся? Наелся, вижу. Радуешься, хвостом виляешь. Ладно, Лисицын, пойдём в парк. Справим походя твои естественные надобности… А мысли? Их бы так, да? Но, брат, увы, не получится.
А жаль…
Кратчайший путь в Арктику
Вот дед и умер.
Хоронили зимой, в не оттаявшую за короткое северное лето и наново, а потому ещё крепче промёрзшую землю. В минус тридцать по Цельсию. В общем, как, наверное, и положено хоронить заслуженного полярника.
Серёга деда любил очень. Хоть последние годы они практически и не виделись, но перезванивались постоянно. Да… жить на разных краях России – это вам не по левым-правым границам Бенилюкса какого-нибудь, Петропавловск от Архангельска, увы, не в часе полёта по гладкому, словно море в штиль, автобану…
Дед прожил долгую жизнь, интересную и насыщенную событиями. Почти полный век, шесть десятков лет из которого дрейфовал на льдинах, ходил на ледоколах и научных судах, изучая скудную фауну Заполярья. Редкие – в городе дед бывал нечасто – тягучие рассказы его, тогда ещё крепкого поморского старика, удивительно похожего на им же обожаемых Хемингуэя с его знаменитым персонажем, напоминали малолетнему Серёжке волшебные сказки. Истории о стылых скальных берегах, ледяных горах и сверкающих бескрайних равнинах, населённых пугливыми тюленями и склочными гагарами, ленивыми моржами и свирепыми белыми медведями-людоедами, о громадных китах, взламывающих льды своими толстокожими спинами, о весёлом и жизнерадостном человеке, которому всё нипочём – и лютая стужа, и безысходный мрак полярной ночи, и жуткие волны неласкового океана.
И вот деда не стало…
– Серёж, ты когда семью-то собираешься перевозить? – Они с мамой, держась, чтоб меньше скользить, как в детстве – за руки, шли с кладбища в самом хвосте редкой чёрной колонны, растянувшейся чуть не на километр.
– Если всё срастётся, то летом, мам, – ответил Сергей. – Ленке ж с Андрюхой надо учебный год закончить, да и у Натахи дальневосточный стаж капает. Это мне, пенсионеру, хорошо.
– Да уж, – даже не глядя на мать, он понял, что та улыбается, – кто бы мог подумать, что мой сын в сорок лет выйдет на пенсию? Чем заниматься-то решил?
Серёга остановился, стащил с рук вязаные варежки и, достав из кармана