за нашим двором. Летом в детсаду никого нет, все карапузы на каникулах, и поэтому там торчим мы. Ясное дело, что все входы в детсад закрыты, но мы перелезаем через забор, садимся в беседке, и все. Тишина и покой. Там очень тихо, да. И взрослые сюда не доберутся. Такое вот у нас, малышей, секретное место для посиделок и игр. Старшаки сюда лезут редко: им уже можно не прятаться и пить свое пиво прямо во дворе. Про пиво, кстати. Как-то раз мы тут пили и пиво. Это Диман Струков предложил. Он сказал, что уже где-то его пробовал и пора бы и нам, мелким, его догонять. Мы догнали. Сами купили в магазине пол-литровую бутылку пива и выпили ее. Вкус был противный, но каждый из малышей сказал, что ничего вкуснее в жизни не пробовал.
Я не только о деньгах думал на этой неделе, хотя о них я думал больше всего. Я продолжал гадать про Коляна Бажова. Расспрашивал малышей, но никто так и не знал, сильно его подстрелили или нет. А старшаки со мной не говорили. У них появился новый мотоцикл, и они ночь напролет занимались его испытаниями.
С Бажовым нас роднила одна штука. Ну, как роднила? Не роднила, конечно. Он был из «Мадрида», и дружить я с ним не собирался. Да и я ему был на фиг не нужен. Мы просто учились с Бажовым в одной школе. Все наши пацаны со двора и из «Мадрида» учились в тридцать четвертой школе, а я учился в двадцатой. Тридцать четвертая была в «Париже». Во дворе, который все называли «Париж». Тридцать четвертая была простой школой, уроки в ней все прогуливали, и никто не боялся родительских собраний. Еще бы, ведь двойки и тройки там были у всех. Костян и Рома тоже учились в тридцать четвертой, но появлялись там время от времени. Почему их оттуда до сих пор директор не выгнал, я не знаю. Наверное, боялся, что они его с моста за это сбросят. Да, был у нас как-то один такой случай.
А двадцатая школа была лицеем, школой для ботаников с математическим уклоном и со злыми старыми учителями. В «двадцатке» все было просто: того пацана, который по математике соображал плохо, через какое-то время оттуда выгоняли, и он переходил в тридцать четвертую. Многих из наших малышей родаки сначала отдавали в «двадцатку». Там они сидели по восемь уроков, мучились, получали кол в четверти и в году, и родители их забирали «куда подальше». В «двадцатке» учиться было сложно. Полно «домашки». Но я справлялся: математику я понимал, а «домашку» я списывал.
Колян Бажов тоже учился в «двадцатке». В десятом «А» классе. Я иногда его видел на переменах. Он очень много со всеми общался, но каких-то закадычных друзей у него в школе не было. На переменах он быстро переходил из класса в класс. По коридорам не слонялся, как мы. И еще у него там была подруга – Маша. Она была из параллельного класса. Больше ни я, ни мои одноклассники ни о Бажове, ни о Маше ничего не знали. Жила Маша где-то далеко, я ни разу не видел, чтобы Колян Бажов шел с ней из школы в свой «Мадрид». Хотя часто так выходило, что мы с Бажовым ходили домой вместе. Ну, как вместе… он шел впереди, а я плелся поодаль и рассматривал его спину и рюкзак за плечами. Я видел, как Колян надевал себе на голову наушники, вставлял в плеер кассету и что-то напевал. Я никогда его не догонял, хотя мне и было интересно, что там он слушает