Саша Ирбе

Когда вся ночь опустится на нет


Скачать книгу

ты распелась!

      Здоровье, что ли, мать, побереги!»

      А самому сказать ему хотелось:

      «Хоть отмерли у бабы две ноги,

      а как поет!.. И хороша, как прежде!»

      И, покурить пристроясь у крыльца,

      он замечал и красоту, и нежность

      ее тоской изрытого лица.

      Она же пела все верней, все проще.

      И, точно бусы, звуки из груди

      выстраивались в те леса и рощи,

      которые остались позади.

      И слушал куст морошки и клубники,

      плетень, обнявши яблоню слегка.

      И солнечные блики, блики, блики

      все больше заполняли облака.

      ____________

      Закат алел… А бабушка все пела…

      Дочь мылась в бане… Муж готовил щи…

      А песня, точно ласточка, летела,

      искрилась, точно пламя от свечи.

      Теперь в саду один остался – мальчик,

      песочный замок строивший впотьмах.

      Он чудным был смятением охвачен.

      Он растворялся в звуках и в мечтах.

      То шел в огонь, плечо подставив другу,

      то на корабль пиратский залезал,

      то в цирке мчал на лошади по кругу,

      то на ракете к звездам улетал.

      ____________

      Закат погас… А бабушка все пела…

      Еще поет!.. Уже прошли года!..

      Поет легко, свободно, неумело,

      через озера, горы, города.

      И двор затих… И яблони не стало…

      И баня покосилась на плетень…

      Но бабушка петь в небе не устала.

      Одна поет над миром… Целый день.

      И прислонившись к старенькой калитке,

      и вспоминая замок из песка,

      бросаю милой бабушке улыбки,

      через века бросаю – в облака.

      ___________

      Теперь скажу немного про искусство!

      Я выучила бабушкин урок:

      искусство там, где заполняют чувства

      параболу тобой рожденных строк

      уже не для похвал и не для славы

      (и не в ферзях спортивный интерес).

      Оно не бередит – а лечит раны.

      И оттого касается небес.

      Коммуналка

      Я брожу с потускневшим лицом,

      потому что живу с подлецом.

      Нет, ни с сыном, ни с мужем, с отцом,

      а с соседом в лихой коммуналке;

      в сером доме с шикарным крыльцом

      и с помойкой в готической арке.

      Говорят: коммуналка мертва!?.

      Только лживы такие слова!

      В нашем доме, как будто в Содоме,

      все живет, светлых радостей кроме.

      Бесконечные вертятся страсти:

      зависть, злоба, желание власти.

      За кастрюли воюем на печке,

      бестолковые мы человечки.

      А сосед – алкоголик и бабник:

      если что-то случится – дерябнет,

      если кто-то ему что-то скажет —

      кулаком со всей одури вмажет.

      И соседка – пропойца и шлюха —

      все к дверям прижимается ухом.

      Нет… Она-то ни с кем не скандалит.

      Суп на кухне в половнике варит.

      Просыпается с видом мегеры,

      если лопнули все кавалеры.

      А хирурги за стенкой лепечут,

      что всю жизнь этих идолов «лечут».

      В доме, в морге – все прежние морды.

      Наша жизнь – лепетанье аорты.

      Мировые решаем задачи:

      кто на что сколотил себе дачу,

      кто ведро своровал, кто пеленку,

      кто дал водки грудному ребенку.

      А хирург год двадцатый мечтает:

      «Коммуналки Господь расселяет!»

      Уже выросли дочки и внучки,

      поколенье четвертое кошек,

      а в сознанье его хоть бы тучка,

      хоть сомнения мелкий горошек!

      Свято верит в беспечное «завтра».

      Только жаль: я не верю нисколько

      и под строчки бессмертного Сартра

      пятый день наблюдаю попойку.

      В нашем доме с шикарным крыльцом

      бродят все с посеревшим лицом.

      «Все сильнее внутри тревога…»

      Все сильнее внутри тревога

      и все больше запретных