профессионализм – вот как это называлось. Наблюдатель не должен позволять себе никаких эмоций по отношению к объекту. Чтобы ни происходил вокруг, надо оставаться абсолютно бесстрастным и беспристрастным. Не иметь предпочтений, не давать оценок, не делить чужой мир на плохих и хороших, не искать виновных. Наблюдать и докладывать – ничего больше. Наука рад науки. Но это в идеале. На деле же…
Попробуйте остаться бесстрастным, когда вокруг гибнут ни за грош невинные, тысячами гибнут, десятками тысяч. Как избежать эмоций, когда на твоих глазах мучительно умирают те, с кем ты прожил бок о бок не один год, и ты не вправе их спасти, твоё дело – наблюдать и докладывать? Как не искать виновных, если ты знаешь их поимённо?
И как поступить, если один из них – обескровленно-бледный, измученный, с посиневшими от холода губами, спит на твоём плече? Пожалеть, как всякую живую тварь? Но это ведь по его приказу везут тебя – куда? В тюрьму? На штрафные работы? На расстрел?
Право, забавная была ситуация! Пустая ночная дорога и на ней в разбитой машине трое: арестант без наручников, вооружённый пистолетом, и двое конвоиров – один раненый и безоружный, другой вообще слова доброго не стоит. Интересно, чем бы кончилось дело, окажись на его, Гвейрана, месте настоящий шпион или диверсант?
«Велардер» занесло на крутом обледенелом повороте, взвизгнули тормоза. Цергард болезненно вздохнул, но не проснулся. Гвейран заглянул ему в лицо – уж не замерзает ли, в самом деле? У спящих «детей болот» всегда такие юные, беззащитные лица… У спящих, и у мёртвых. Такими юными и беззащитными их и сбрасывают в топь – тысячами по всей стране… Топь примет всех – и бледную, изможденную девочку из санитарного училища, и болезненного мальчика, с трудом удерживавшего автомат в слабеньких руках, и аристократически красивого молодого офицера в элегантной черной форме с веером золотых листьев на погонах… Только что это изменит? Если у чудовища девять голов, какой смысл отрубать одну?
Гвейран лукавил. Развлекал сам себя приятными мыслями, и только. Даже если бы смысл был, он всё равно так не поступил бы. По ряду причин. Во-первых, он был профессионалом, пусть и с недостатками. Во-вторых, цергард был его последней надеждой, без него не оставалось ни единого шанса встретиться с остальными или, хотя бы узнать, живы ли. В-третьих… Не хотелось признаваться самому себе, но не смотря на непозволительную для профессионала ненависть к контрразведке вообще, и к её правящей верхушке в частности, цергард Эйнер был Гвейрану симпатичен. Вел он себя именно так, как и полагается себя вести на войне настоящему солдату. Как говорится в одном архаичном выражении, «с таким хоть разведку»! И это злило больше всего.
… А Верховный цергард Эйнер спал, не подозревая, какими страстями обуреваемы души его спутников. И снились ему сущие глупости: будто бы весь второй этаж Генштаба до половины высоты залит мутной, но тёплой водой, и он, как есть в парадной форме с аксельбантами и лакированных сапогах, плавает, ныряет, резвится