стараются лишний раз не вспоминать. Приказ командования был однозначен: уволить всех непосредственных участников Кафьотской осады, в каких бы ни состояли званиях и чинах, и впредь на службу не принимать, не только самих, но и потомков их до третьего колена.
Вот так! Вот и осталось капитану Веттели обивать порог трудовой биржи, а в промежутках собирать на туманных городских улицах жёлтые блестящие грибы. Бессмысленная, тоскливая жизнь – зачем она нужна?
Пятый день он думал о… нет, не о самоубийстве, конечно. Это было бы недопустимой глупостью, выжить в стольких боях, а потом последовать дурному примеру почти незнакомого отца. – Веттели думал об отъезде. Куда? Ах, да какая разница! Лишь бы подальше от казармы с её буйными обитателями, от Баргейта с его странными холодными туманами, дающими знаменитым столичным сто очков форы, от Старого Света, измученного войной, от цивилизации вообще. Скопить денег на билет, а может, повезёт записаться в команду, или, в конце концов, ограбить кого, сесть на океанский корабль, а дальше… А дальше ни о чём думать не придётся, потому что в пути он наверняка умрёт, ведь на море его всегда тошнит.
Последняя мысль Веттели особенно успокаивала.
Нет, он пока ещё ничего не решил окончательно, и время от времени переключался с дорожных планов на другие мысли: о том, что урожай сегодня неплох; что жёлтые и красные кленовые листья, распластавшиеся по мокрой мостовой, напоминают картины модных живописцев, и это очень красиво, жаль, некому показать, потому что в казарме мало кто интересуется такими вещами; что если как-то продержаться этот год, то летом можно будет записаться в университет, вроде бы, правительство готово оплатить фронтовиками первые два семестра обучения… Так думал капитан Веттели, но ноги сами, без участия разума, влекли его в припортовые кварталы, где в промежутках меж серыми стенами домов уже проглядывали размытые туманом очертания корабельных мачт.
…Именно там, неподалёку от порта, возле открытой двери кондитерской, под кованым трёхрогим фонарём и произошла встреча, с одной стороны, спасшая ему жизнь, с другой – едва жизни не стоившая…
Он как раз стоял у фонаря, ловил носом волну тёплого, наполненного ароматом корицы воздуха, идущего от раскрытой двери, и мучительно решал: разориться на горячую булочку, или ограничиться казённым обедом, который был давно, и ужином, который наступит нескоро? Разум говорил: булочка с корицей – это роскошь, без которой вполне можно обойтись, тем более что сегодня ещё предстоит непременно потратиться на тёплые носки, иначе завтра он без них точно простудится. Но желудок требовал своё, ему не было никакого дела до носков. Неизвестно, сколько бы ещё лорд Анстетт терзался булочно-носочными противоречиями, и чем бы решился вопрос, но тут его окликнули. Голос был хорошо знакомым, а интонация оживлённой до развязности:
– Ба-а! Капитан Веттели! Какая встреча! Не знал, что вы до сих пор торчите в Баргейте! Здесь никого из наших не осталось,