этот крик! Я никогда ничего подобного не слышал. Я и предположить не мог, что человек способен так кричать. Собственно, это и крик-то был нечеловеческий, столько муки, невыносимой боли было в нем! И пока длился этот ужасный крик, он все время смотрел мне прямо в лицо остекленевшими от страдания глазами, и я понял, что передо мной та самая великанская тень, которая сейчас убьет меня, и каждая клеточка тряслась во мне от животного мерзкого страха, который был страшнее всего того, что мне еще пришлось потом испытать и перенести.
Я не знаю, сколько прошло времени, наверное, совсем немного, но таксист рванулся и стал открывать свою дверь, чтобы выскочить. И все время он кричал. Альбинка схватил его за плечи, стараясь не выпустить из машины, потому что если бы он убежал, то вся затея вообще утратила бы смысл и все страхи, которых мы натерпелись, были бы совсем ни к чему.
– Держи!.. – хрипло крикнул Альбинка.
Но я боялся дотронуться до него. Не знаю, чего уж я тогда боялся, но дотронуться до него я бы ни за какие деньги не согласился.
– Держи, падла… – взвизгнул еще раз Альбинас, но таксист вдруг, судорожно дернувшись, вырвался из его рук и вывалился на мостовую.
Все, это был конец. Таксист поднялся с асфальта и побежал по улице в сторону Андроньевской. Мы его могли легко догнать, но нам это даже в голову не пришло. Как бы это объяснить – когда мы были в машине, мы были вроде бы одни, а когда он выбежал на улицу, он как будто снова вернулся к людям и они уже стали заодно против нас.
Таксист бежал медленно, тяжело, заплетающимся шагом, и, если бы не этот ужасающий вопль, его можно было бы принять за пьяного. Он выписывал ногами какие-то нелепые кренделя, то нагибался зачем-то, то снова выпрямлялся, и бежал он по мостовой зигзагами, как бегут по открытому простреливаемому пространству. Может быть, он служил в армии или в нем сработал инстинкт, но ведь по нему никто не стрелял. Да и не знаю, из чего нам было стрелять…
Около перекрестка он упал и лежал неподвижно, наверное, целую минуту. Очень долгой была эта минута, потому что мы так же неподвижно замерли в машине, глядя в заднее стекло. Он лежал лицом вниз и разводил руками по мостовой, как будто собирался куда-то плыть.
– Ты его ранил… – разлепил я наконец губы.
– Нет, – покачал Альбинка головой. – Я его убил.
И от этих слов я как проснулся.
– Бежим! – Открыл дверь, чтобы припустить изо всех сил. Но Альбинка по-прежнему сидел в такси, разыскивая что-то на полу.
– Ну что ты ковыряешься, гад!
– Нож, нож потерял. – Потом тоже выскочил из машины, и мы одновременно оглянулись назад, в сторону перекрестка. Таксиста на мостовой не было. Но почти сразу же из-за угла донесся этот страшный хриплый крик. Нет, он не убил его.
Мы побежали мимо нашего подъезда вниз по улице, в сторону новых домов. Крик постепенно затухал где-то там, далеко сзади, и тишина ленивыми волнами вновь смыкалась над сонной улицей. Только топот Альбинкиных башмаков и его шумное дыхание гудели