учу ее, стараюсь, а рисунок на ковре начинает расплываться, появляются откуда-то собаки, причудливые звери, леса, и мы с мамой засыпаем счастливые, что мы есть друг у друга.
Прохожу Шереметьевский дворец. Храм отреставрировали, и он теперь такой умытый, такой ясный. Десять лет назад от него пахло несвежим старичком, а теперь блестит, как елочная игрушка. Тогда здесь отпевали Сашу, Катькиного отца. Саша умер в сорок лет. Мой отец – в тридцать семь. Мне не было двух, когда он повесился, Нанке – пяти. Давай, расскажи мне про него. Я опять хочу говорить о нем!
И Надя в сотый раз рассказывает мне то, что помнит и чего не могу знать и помнить я.
Смерть папы
Рассказ Нанки
Я уже спала. Папа разбудил меня – сел на край моей кроватки в трусах и майке и шепотом попросил: “Надя, обещай мне слушаться маму и любить Сашульку. Обещай”. Я пообещала. Он поцеловал меня, и я его тоже поцеловала. В лоб. А он сказал, улыбаясь, что в лоб я его буду целовать, когда он будет лежать в гробу, а сейчас – в щеку. Я поцеловала еще раз, в щеку. Он укрыл меня, и я заснула.
Проснулась от криков. На кухне горел свет, и было много народу. Я протиснулась между взрослыми. На диване лежал папа в трусах и майке. Сначала я подумала, что его целуют, но потом поняла, что ему дуют в рот. Его поворачивали, трогали за лицо. Мама сильно кричала и бросалась к папе, ее удерживали. У меня не было никаких эмоций. Просто хотелось спать, а мне мешали. Я подошла к своей кровати, вынула из-под нее горшок, села на него и, пока сидела, смотрела в освещенную кухню. Представь: в комнате темно, я на горшке, из кухни – дорожка света через всю комнату прямо ко мне. Как в кино. Интересно можно было бы снять это… Тебя не помню. Ты, наверное, не проснулась.
Похороны
Рассказ Нанки
Я была в детском саду, когда за мной пришел дядя Валя. Наверное, меня отвели в сад, чтобы я меньше видела маму, а может, меня на “круглосутку” оставили. Наверное, это был уже третий день после смерти папы. На третий ведь хоронят? Помню, со стороны воспитателей и нянечек было какое-то повышенное внимание ко мне. Что бы я ни делала, я чувствовала их взгляды на себе, какую-то доброту непривычную. Когда пришел дядя Валя, я очень обрадовалась ему. Мы обнялись, поцеловались, но я почувствовала его скованность, а в дверях на нас смотрели нянечки и всхлипывали. Мне стало неудобно, неуютно, я опустила глаза вниз и как будто впервые увидела свои ботинки: синие такие ботиночки с облупленными, почти белыми носами. И так мне себя жалко стало, так жалко… Стою перед дядей Валей, он большой такой, а я маленькая, и эти белые сиротские носы…
Домой мы ехали в машине. В грузовике, что ли?.. Дядя Валя из Симферополя приехал на нем, он тогда шофером на больших машинах работал. Еду я в кабине с ним. Казалось бы, для ребенка радость ехать в машине, а мы едем и молчим. Он молчит, и я молчу. Молча едем, как два истукана. Подъехали к дому. Выходим, а около дома людей полно, и так красиво: все в цветах, в венках!
Вошли в дом, дома –