и в животе бурлит. А теперь и вовсе под вражеской шашкой француза безвестной смертью в лесу погибать. Говорил тебе – прими свои двести пятьдесят и иди.
– Ага, прими, сам возьми, – со злобой передразнил другой.
– Опять сегодня полтонны скрепок в брак спустил. А если найдут?
– Не найдут. Может, это не я, это, может, Кузьмич сделал, у него станок поломан…
– Негодяем ты был, негодяем и остался. Взялся не за свое дело! Пас коров – и паси.
Тут я, пятясь, скатилась кувырком с холма. От падения старый будильник произвел дикий треск, а потом истерически зазвенел. Я потеряла босоножку. Одновременно с будильником голоса хрипло взвыли, будто стараясь вывести какую-то высоченную ноту. Поблизости я услышала падение. Увидала перед собой то загорающиеся, то потухающие огоньки. Темная фигура поднялась, покачнулась и упала. На генерала не похож. Без орденов и сабли.
Я и фигура сделали шаг друг к другу.
– Дядя Шура? – узнала я нашего соседа по прозвищу Серый, только что изгнанного из пастухов, который встретился мне в этом же месте месяц назад, когда я репетировала поход за кладом.
– Маша – ты?.. – Серый поднялся на локтях.
– Что вы здесь делаете? – спросили мы друг друга хором.
– Я от генерала убегал… – смутился Серый.
– Вы его видали? – вытаращила глаза я.
– Не видел, но грохот и звон слышал… Я заблудился. С работы возвращался, ногу вывихнул.
– Да вы его не бойтесь, – храбро сказала я.
– Он вообще-то давно уже не показывается. Я когда в школе учился… на рыбалку пойдешь, он из-за елки вылезет, «о’кей» – говорит, а я ему: «хенде хох!» – так и разойдемся.
Пошли обратно. На лавах мой попутчик отстал.
– Что это вы, дядя Шура?
– Ох! – застонал Серый. – Нога…
Его вывихнутая нога застряла между досками моста.
– А с кем вы говорили, дядя Шура? – спросила я.
– Да я сам с собой… выяснял отношения.
Выбрались на берег. Одной рукой Серый опирался на лопату, другой на мое плечо. Поносил не меня, хотя вывихнул ногу, напуганный моим будильником. Поносил городскую шпану, она кучей подвалила на мотоциклах и кладет настил на мосту, по-нашему – лавах. Лавы для мотоцикла непроходимы, а пацаны хотели спрямлять путь с Пятницкого шоссе на Ленинградское. Как я уразумела, Серый сцепился с мотоциклистами, и ему наподдали. Грозил натянуть стальной канат, чтоб слетали их срезанные головы.
Вот они! Летят!
Мы устроились в засаде у тропы, идущей от лав. Вжались в кусты, ослепленные светом фар.
– Первый! – злорадно прошептал Серый.
Головной мотоцикл преодолел лавы. Из магнитофона неслось: «Новый поворот! Что он нам несет?! Пропасть или взлет?!» Накатывали и накатывали мотоциклисты. Свешенные волосы, блеск никеля.
Я стояла на стреме и тряслась, ведь рокеры могли вернуться. Серый подрыл столб, трудясь по плечи в воде, с вывихнутой ногой. Лавы повалились в воду, с треском отвалились ветхие доски.
Эх,