на черное – белое, а поступать тоже не так, как мне шептали бы доспехи…
Медленно приблизился Бернард, обнял, отодвинул на вытянутые руки. Крупное, иссеченное ветрами и солнцем лицо выглядело невеселым.
– Кто знает, – проговорил он, – встретимся ли?
– О чем речь? – удивился я. – Только и дело, что туды и сюды! Не успеешь чихнуть…
Он спросил серьезно:
– К Гендельсону зайти не хочешь?
Я умолк на мгновение, подыскивая ответ, сказал с наигранной беспечностью:
– Знаешь, тут не то что не могу видеть его ран… Там придет его жена, а я буду чувствовать себя виноватым.
– Почему?
– Он изранен, останется калекой, а я цел, без царапинки…
Он подумал, качнул лохматой головой.
– Да, такое может быть. Она очень хорошая женщина, но сейчас может быть несправедливой.
– Когда мы уедем, – сказал я, – ты зайди к нему от меня, хорошо? Я, мол, выехал очень срочно, приказ короля, ослушаться не мог, потому не попрощался. Передай ему от меня…
Я сбился, ком в горле, умолк и махнул. Бернард сказал торжественно:
– Ценю твои чувства, сэр Ричард. У тебя слезы на глазах! Что может быть благороднее, когда благородный рыцарь так скорбит о ранах своего боевого товарища?
Сигизмунда провожала целая толпа девушек с их бдительными и бдящими матерями. Он на белом коне, сам белокурый, белый плащ с огромным красным крестом ниспадает с плеч и покрывает даже конский круп, весь светлый, это ему бы пошли доспехи святого Георгия, а у меня все не так, все не то, даже конь мой, я назвал его Черным Вихрем, похожий на вылепленную из черной эпоксидной смолы статую, блестящий, с выступающими тугими мышцами, тонконогий, с гибкой шеей – просто не конь, а что-то иное, звериное. Да и уши торчком по-волчьи, в глазных орбитах полыхает, выплескиваясь, багровое пламя. Вообще-то у любого коня уши по-волчьи, но только при взгляде на моего понимаешь, что это именно по-волчьи, а у остальных – по-конячьи. При взгляде на моего коня многие крестятся, шепчут молитвы. Церковники пробовали кропить его святой водой, но Черный Вихрь не испарился, даже не замечал, что именно на него плещут: простую воду, святую или крутой кипяток.
Мне помогли взобраться в седло, подали шлем, а затем и длинное копье. На крыльцо вышла королева Шартреза, я поклонился и отсалютовал копьем. Она благосклонно и спокойно улыбнулась, подавая знак, все спокойно, езжай, крупных врагов нет, с мелочью справимся.
Я перевел дыхание, вон там дальше трое в монашеских рясах, капюшоны надвинуты на лица, в одном я узнал отца Дитриха. Уловив мой взгляд, он поднял голову, неторопливо и с достоинством перекрестил меня с конем вместе. Я оглядел себя: на мне панцирь из двух половинок, справа у седла дивный щит и молот с короткой рукоятью, слева – лук. Меч Арианта, что рубит любые доспехи, как капустные листья, я присобачил за спиной. Выдергивать не очень-то удобно, но я недаром зовусь Ричардом Длинные Руки, зато справа и слева под руками более нужные вещи: молот и лук. Лук тоже от Арианта, в смысле, пользовался им Ариант,