молодежь. Часто возникало ощущение, что поезд ушел и я безнадежно устарел. Сейчас, когда я и впрямь состарился, мне плевать. Все, что молодежь воспринимает так серьезно, – мимолетный вздор и больше ничего. Смотрю на юнцов, и мне их жалко, почти всех, а те, кого не жаль, могут пойти и утопиться. Правда, в свои сорок я чувствовал себя еще молодым, но вполне пожившим и устаревшим. Случилась революция, которую я проморгал и даже не вполне понимал, из-за чего сыр-бор. Я только знал, что дочь и отдаленно не похожа на моих сестер в ее возрасте и, слава богу, совсем не похожа на Огромную Булку.
Из комнаты появилась Роза. Она не сразу меня узнала.
– Я Крис, помните? – сказал я. – Вы пригласили меня на кофе.
– Ах да, конечно! Ладно, коли так. Идемте вниз.
Я шел следом, разглядывая этот удивительный дом. В коридоре кое-где громадными шматами отвалилась штукатурка, обнажив серую дранку. Голые лампочки, на стенах гирлянды витой коричневой проводки, явно довоенной. Приходилось смотреть под ноги, потому что местами половицы отсутствовали, а на подвальной лестнице не хватало целой ступеньки. Никаких дорожек, только в подвале заскорузлый половик перед плитой, разрисованной желто-бурыми пятнами засохшего жира. В кухне еще имелся газовый камин, по бокам – продавленные кресла. Там-то Роза и завладела моей душой, выплеснув на меня свои истории.
Она была точно Старый мореход из поэмы[7], который, ухватив слушателя за пуговицу, не выпускает, пока не доскажет свою байку; впрочем, я-то вовсе не пытался улизнуть. Говорю же, я на нее запал. Мне нравилось смотреть на Розу, даже когда я ее не слушал, ибо одну и ту же историю она повторяла по многу раз. Рассказ себе тек, а я разглядывал ее тело и лицо, воображая нас в постели, представляя, что могли бы сотворить со мной ее губы.
В мой первый приход она особо не откровенничала. Мы выпили кофе, Роза о чем-то меня поспрошала, а затем предложила осмотреть дом, словно респектабельная хозяйка, что знакомит нового визитера со своим жилищем.
Прочие покои тоже обветшали. Крыша протекала, и верхний этаж пустовал, лишь в одной комнате на верстаке стоял автомобильный мотор. Им, сказала Роза, занимался ее сосед с первого этажа – парень работал в автомастерской. Потом я часто его видел – типичный заблудший юнец из среднего класса, который верным стилем жизни считает прозябание в трущобе. В своей комнате он голосил песни Боба Дилана, и по дому плыли не лишенные приятности вопли вкупе с гитарным бренчанием – музыкальное сопровождение к нашему с Розой роману. Моя дочь часто крутила пластинки Боба Дилана, и я, хоть и ворчал, понемногу проникся его песнями, а потому распознал репертуар, который наяривал Розин сосед. Наверное, он был одинок и мечтал когда-нибудь стать звездой. Этот верхний Боб Дилан числился Джоном Хорроксом, хотя настоящий-то Джон Хоррокс заделался хиппи и отбыл в Катманду, а наш паренек взял его имя, дабы избежать мороки с регистрацией у домовладельца. О подлинном Джоне Хорроксе я узнал совсем немного: он заводил по несколько любовниц и имел огромные ступни