привкусом, а море пахло рыбой и гнилью. Повсюду валявшиеся отбросы источали гнилостные миазмы, которые в каждом уголке смешивались с ароматом пряностей – вдохнуть эту адскую смесь было как наглотаться шерсти.
С жарой и смрадом на Занзибар явилась холера. Тот, кто вчера еще был здоров, сегодня извивался и корчился, начиналась рвота – настоящим фонтаном извергалось содержимое желудка до появления желчи и воды. Затем начинался неудержимый понос, скорее похожий на «рисовый отвар», иногда с кровью. От обезвоживания быстро умирали очень многие – за нескольких часов. Другие по нескольку дней лежали в горячечном бреду дома и во дворе или прямо на улицах, парализованные или в судорогах, истощенные и с ввалившимися чертами – до тех пор, пока не освобождались от всех своих земных мучений, и тогда их облепляли полчища черных мух и других насекомых. Повсюду возносились страстные призывы к небу: да будет милостив всемогущий Аллах и да сжалится он над ними и пусть отзовет свое проклятье. Молитвы и отрывки из Корана записывались на клочках бумаги и прикреплялись к входным дверям, дабы отвратить беду. Заговоры колдуний и их протяжные заклинания для отвращения холеры смутно звучали по всему городу.
Но ничто не помогало. К смраду примешивался трупный запах – счет умершим шел сначала на сотни, а потом уже и на тысячи. И даже в стенах дворца скоро будут оплакивать своих первых покойников.
Салима подскочила в испуге, прислушиваясь к темноте и с трудом разлепляя скованные сном глаза. Она вздрогнула, почувствовав, что у нее в изножии что-то шевелится. Кто-то лежал там, не издавая ни звука, и все же она расслышала подавленный стон.
– Умм, это ты? – прошептала она.
– Саль… ммм, – прошелестело у нее в ногах, Салима мгновенно оказалась на краю циновки, которую ей расстелила на полу рабыня – там было все-таки прохладнее.
– Умм, – закричала она и нежно потрясла мать за плечо. – Что с тобой? Тебе нехорошо?
– Саль… ме… дитя мое, – с трудом пробормотала Джильфидан.
– На помощь! – раздался вопль на весь дом, вырывая спящих из сна. – Помогите моей матери! Кто-нибудь, да помогите же!
Два дня продолжался кошмар, на третий Джильфидан умерла. И в оба эти дня Салима руками и ногами отбивалась от тех, кто хотел увести ее от постели больной. Ей было невыносимо смотреть, как прислужницы купают ее и заворачивают в простыни, ужасная рвота истощает ее мать: она ничего не могла в себе удержать, все сразу из нее исторгалось. Салима приходила в ужас от всего, что она видела, слышала и обоняла; от этой совершенно чужой и незнакомой женщины, от этого умирающего, безымянного тела.
И тут же ей было невыразимо стыдно за свои чувства, к себе она испытывала лишь отвращение. Она молилась без перерыва, предлагая Аллаху все, даже собственную жизнь, если он пощадит ее мать. При малейшем движении, при малейшем взгляде Джильфидан Салима оживлялась, судорожно цепляясь за мысль: еще не