исследователей. В частности, была установлена автореминисценция из стихотворения «Время сердцу быть в покое…» в лермонтовском послании «К*» («Я не унижусь пред тобою…»), относящемся все к тому же 1832 г.: «К чужим горам, под небо юга // Я удалюся, может быть; // Но слишком знаем мы друг друга, // Чтобы друг друга позабыть» [46, т. 1, с. 411] [см.: 4, с. 140]. Впоследствии эта перекличка была объяснена адресованностью обоих произведений Наталье Федоровне Ивановой. Также исследователями была установлена соотнесенность первых шести строк стихотворения «Время сердцу быть в покое…» с началом стихотворения Дж. Г.Байрона «Lines inscribed: on this day I complete my thirty-sixth year» («В день, когда мне исполнилось тридцать шесть лет», 1824) [73, с. 48–49; 69, с. 181–182; 70, с. 257–258].
Б.В.Нейман в 1915 г. впервые обратил внимание на образ расторгнутых стихиями утесов, отметив, что он характерен и для более позднего творчества Лермонтова[49, с. 285–286]. Действительно, в шестой главе поэмы «Мцыри» (1839) можно встретить описание двух скал, разделенных потоком и тщетно ожидающих соединения: «Я видел груды темных скал, // Когда поток их разделял, // И думы их я угадал: // Мне было свыше то дано! // Простерты в воздухе давно // Объятья каменные их, // И жаждут встречи каждый миг; // Но дни бегут, бегут года – // Им не сойтиться никогда!» [46, т. 2, с. 82].
Этот образ расторгнутых стихиями утесов впервые возникает в незавершенной фантастической поэме английского романтика С.Т.Кольриджа «Кристабель» («Christabel», 1797–1802), впечатляющей своим трагизмом, зловещей колдовской атмосферой, загадочной, таинственной печалью.
Спасая ночью в лесу жестокую ведьму Джеральдину, прекрасная Кристабель не могла себе и представить, что позволяет тем самым вторгнуться в ее повседневный мир силам коварства и зла. Свою ошибку Кристабель осознала лишь тогда, когда коварная Джеральдина оплела чарами ее отца, заявив, что она является дочерью его старого друга, с которым он поссорился. Торжество зла над доверчивым добром было неминуемым, что, однако, представлялось немыслимым самому английскому поэту, искавшему в божественном промысле неисповедимые пути к человеческому совершенству. Видимо, по этой причине поэма «Кристабель» не была закончена.
Несмотря на это, произведение оригинально благодаря использованию тонического стиха (четыре ударных в каждом стихе при нарушении чередования ударных и безударных слогов и варьировании их от семи до двенадцати), что Кольридж считал новаторством, и незабываемым образам; одним из них является образ утесов, разделенных ударом грома, соединение которых уже невозможно. Они ассоциируются с людьми, расставшимися из-за «нешептывающих языков» («whispering tongues»), т. е. злых сплетен и наговоров: «They stood aloof, the scars remaining, // Like cliffs, which had been rent asunder; // A dreary sea now flows between, – // But neither heat, nor frost, nor thunder, // Shall wholly do away, I ween, // The marks of that which once hath been» [83, p. 88–89] [Они стояли вдали, с незажившими шрамами, // Как два утеса, что оторвались друг от друга; // Угрюмое море течет теперь между ними, // Но ни зной, ни холод, ни гром // Не изгладят вполне, я думаю, // Следов того, что было когда-то].
Впоследствии Дж. Г.Байрон использовал отрывок из «Кристабели» с этим сравнением в качестве эпиграфа к стихотворению «Прощай» («Fare thee well! And if for ever…», 1816). В нем он обращался