исполнять приказ, а осталась в спальне, у телевизора. Оскорбленный тем, что она не отвечает, Фред оставил пишущую машинку, рискуя упустить вдохновение.
– Ты что, не слышала?
Магги, лежавшая на кровати, приостановила кассету: вторжение мужа пришлось на решающий момент мелодрамы.
– Только не надо изображать со мной итальянского мужа, ладно?
– Но… я же работаю, детка…
При слове «работа» Магги едва сдержала раздражение, постепенно нараставшее в ней со дня, когда они поселились в Шолоне, месяц назад.
– Можно узнать, что ты там вытворяешь с этой пишущей машинкой?
– Я пишу.
– Не морочь мне голову, Джованни.
Она называла его настоящим именем в редчайшие случаи большой близости или большого раздражения. Пусть расскажет, что он там вытворяет на веранде с девяти утра, склонясь над пластмассовой рухлядью, пусть отчитается перед близкими, что это за срочная работа порождает в нем такую необычайную прыть и блаженную рассеянность.
– Перед соседями можешь прикидываться кем хочешь, а меня с детьми избавь, пожалуйста.
– Да говорю тебе – я ПИШУ, черт тебя побери!
– Да ты едва умеешь читать! Ты не в состоянии написать ни фразы из того, что произносишь! Сосед из пятого дома объявил мне, что ты, видите ли, рожаешь опус про высадку союзников! Мне пришлось подтвердить, как дуре… Высадка союзников… Да ты не знаешь, кто такой был Эйзенхауэр!
– Да плевать мне на эту хреновую высадку, Магги! Я другое пишу!
– И что же, позвольте спросить?
– Мои воспоминания.
При этой фразе Магги поняла, что зло победило. Она знала своего мужа всю жизнь, и что-то подсказывало ей, что муж ее не тот, кого она еще месяц назад понимала по малейшей интонации, по самому незаметному жесту.
Однако Фред не лгал. Не заботясь о хронологии, повинуясь душевному порыву, он возвращался к самому счастливому периоду своей жизни – тридцати годам, проведенным внутри нью-йоркской мафии, и к самому болезненному – своему раскаянию. После четырех лет слежки капитану ФБР Томасу Квинтильяни удалось загнать в угол главаря клана Джованни Манцони и заставить его дать показания на процессе, который привел к падению трех самых крупных мафиозо, или capo, которые контролировали восточное побережье. В их числе фигурировал дон Мимино, capo di tutti capi[1], верховный главарь «пяти семей» Нью-Йорка.
Затем шел так называемый период программы Witness Security, или, сокращенно, «Уитсек», проклятой системы защиты свидетелей, призванной, так сказать, уберечь раскаявшихся от возмездия со стороны структур организованной преступности. Вновь пережить самые жалкие часы своего существования, наверное, и есть расплата для любого, кто задумал писать свои воспоминания. Фред намерен был выбить каждую букву каждого запретного слова: сдать, настучать, продать друзей, самых старых обречь на сроки, в десять раз превышавшие их возраст и в тысячу раз – число оставшихся им лет жизни (дон Мимино