только не подумай чего, вообще без всяких задних мыслей. Там это… короче…
– Хорош сиськи мять.
– В общем, оба раза там твою Жасмин видел…
Он еще что-то рассказывал, про соседние ветки, ведущие к странному наросту на неохватном стволе, напоминающему жутковатый то ли замок, то ли храм, клялся, что ничего такого во сне не представлял и вообще мог обознаться, но Радаев его едва слышал. Он вдруг вспомнил, как вчера, перед сном, целуя его в свежевыбритую щеку, дочка шепнула: «Добрых снов! Увидимся на деревце» – и ясно понял, что спать отныне не будет. Никогда.
Дверь в сарай открывается с протяжным скрипом. Это вместо звонка, Радаев специально не смазывает петли. Прозрачная лапша толстых полиэтиленовых штор колышется, когда он выходит из «мясницкой». Как-то, насмотревшись криминальных фильмов, он соорудил себе личный кабинет по образу и подобию – здесь Радаев самолично режет барашков на шашлык, а иногда, очень редко, чрезмерно зарвавшихся двуногих.
В «предбаннике», кряхтя и пиная дверь на мощном доводчике, возится Лапин. В руках два больших пакета из «Ленты». Радаев смотрит на торчащую из пакета палку копченой колбасы и чувствует тошноту. А еще отвращение к несырому, обработанному мясу. Голода не чувствует вовсе. Он проводит рукой по лицу – щетина мерзко шуршит по коже – и идет придержать дверь. Лапин, благодарно кивая, пристраивает пакеты на верстаке.
– Обожди!
Он снова ныряет на улицу и возвращается с двадцатилитровой канистрой бензина. Радаев недоверчиво смотрит на зеленый металлический бок, вслушивается в вязкое бульканье.
– Это еще зачем? Обсохнуть боишься?
Лапин пожимает плечами, дескать, мало ли, пригодится. На напарника он старается не смотреть. В льющемся с потолка холодном свете лицо его напоминает маску Фантомаса из старых французских комедий. Такое же синее и безжизненное. Радаев смотрит на него и думает, что выглядит не лучше. Шутка ли, четвертые сутки без сна?
– Ты, сука, издеваешься, что ли?
У Радаева нет сил, чтобы злиться на кого-то, кроме упрямого лоха. Виноватые глаза напарника снуют по стенам, по верстакам и шкафчикам. В те краткие мгновения, когда взгляды их пересекаются, Радаев видит в нем трусливую надежду – а вдруг?! Опрокинутая пинком канистра недовольно булькает.
– Чтоб я этого говна тут не видел, понял?
Послушный Лапин угрюмо кивает. И все же, возвращаясь в «мясницкую», Радаев спиной чувствует, как он, стараясь не шуметь, прячет канистру между верстаками. Словно взаправду верит, что Радаев сделает то, что просит – велит? приказывает? – лох.
В «мясницкой» висит густой аромат боли. Боль пахнет кровью, по́том и экскрементами. Голое тело лоха – словно учебное пособие юного инквизитора. Распухшие, лишенные ногтей отростки, растущие из кистей, ничем не напоминают пальцы. Скорее перекормленных пиявок. В них совсем не осталось углов. На левой руке явный некомплект: три из пяти. Под волосами не видно, но одного уха также не хватает. На его месте рубец, шов, наскоро схваченный раскаленным ножом. На первый взгляд кажется, что на лохе живого