.

его руку, а он уже снова говорил среднему брату:

      – Идем, он простудится! Мы скажем, что он упал, а про колодезь – не надо!

      – Да, не надо, – согласился младший, вздрагивая. – Это я упал в лужу, да?

      Они ушли.

      Всё это разыгралось так быстро, что когда я взглянул на сучок, с которого соскочил во двор, он еще качался, сбрасывая жёлтый лист.

      С неделю братья не выходили во двор, а потом явились более шумные, чем прежде; когда старший увидал меня на дереве, он крикнул ласково:

      – Иди к нам!

      Мы забрались под навес амбара, в старые пошевни, и, присматриваясь друг ко другу, долго беседовали.

      – Били вас? – спросил я.

      – Досталось, – ответил старший.

      Трудно было поверить, что этих мальчиков тоже бьют, как меня, было обидно за них.

      – Зачем ты ловишь птиц? – спрашивал младший.

      – Они поют хорошо.

      – Нет. ты не лови, пускай лучше они летают, как хотят…

      – Ну, ладно, не буду!

      – Только ты прежде поймай одну и подари мне.

      – Тебе – какую?

      – Весёлую. И в клетке.

      – Значит – это чиж.

      – Коска съест, – сказал младший. – И папа не позволит.

      Старший согласился:

      – Не позволит…

      – А мать у вас есть?

      – Нет, – сказал старший, но средний поправил его:

      – Есть, только – другая, не наша, а нашей – нет, она померла.

      – Другая называется – мачеха, – сказал я; старший кивнул головою:

      – Да.

      И все трое задумались, отемнели.

      По сказкам бабушки я знал, что такое мачеха, и мне была понятна эта задумчивость. Они сидели плотно друг с другом, одинаковые, точно цыплята; а я вспомнил ведьму-мачеху, которая обманом заняла место родной матери, и пообещал им:

      – Ещё вернётся родная-то, погодите!

      Старший пожал плечами:

      – Если умерла? Этого не бывает…

      Не бывает? Господи, да сколько же раз мёртвые, даже изрубленные на куски, воскресали, если их спрыснуть живою водой, сколько раз смерть была не настоящая, не божья, а от колдунов и колдуний!

      Я начал возбуждённо рассказывать им бабушкины истории; старший сначала всё усмехался и говорил тихонько:

      – Это мы знаем, это – сказки…

      Его братья слушали молча, маленький – плотно сжав губы и надувшись, а средний, опираясь локтем в колено, – наклонился ко мне и пригибал брата рукою, закинутой за шею его.

      Уже сильно завечерело, красные облака висели над крышами, когда около нас явился старик с белыми усами, в коричневой, длинной, как у попа, одежде и в меховой, мохнатой шапке.

      – Это кто такое? – спросил он, указывая на меня пальцем.

      Старший мальчик встал и кивнул головою на дедов дом:

      – Он – оттуда…

      – Кто его звал?

      Мальчики, все сразу, молча вылезли из пошевней и пошли домой, снова напомнив мне покорных гусей.

      Старик крепко взял меня за плечо и повёл по двору к воротам; мне хотелось плакать от страха пред ним, но он шагал так широко и быстро,