покрасишь, так и продашь.
Самого удивило это практическое прозрение. Хотя не сегодня же оно пришло?
Такой, видно, деловой вид на физиономии отобразился, что Амфи даже подпрыгнул от оскорбления:
– Нет, с вами только дохлых мух давить! Кто гарем обещал?
Надо было как-то выкручиваться.
Всякая вода, как известно, течет по течению. Усадебные пруды были устроены на ручье, который покойный дед назвал Плаксой. У него были свои причуды, никто не возражал. Плакса так Плакса. Может, и характер ручья такой: со слезами родниковыми пробивается сквозь густейшую навесь вековых ив. В иных местах и воды-то не видно, так все заросло. А звон стоит почище соловьиного; витые корни и уткнувшиеся в землю ветви заставляют струю перепрыгивать через многочисленные запруды. Сами собой и прудики образуются. Дед Савва Васильевич бесполезными красотами, которые нельзя было положить на хлопчатую или там шелковую ткань, не грешил. Первоначальную избу ставил, где помещик Рюмин указал – в сырой и болотистой пойме безымянного, а главное, бесполезного ручья. Ни рыбы тут, ни купанья. Живи, Мороз, коль не померзнешь!
Ехидно так подумал, а Мороз-то обжился и стал всесильным Саввой Васильевичем, купцом первой гильдии, перед которым под старость бывшему гусару плакаться приходилось, выпрашивая то того, то сего, а чаще всего деньжат. Не отсюда ли и названьице такое возникло – Плакса? Догадками внук себе голову не забивал, просто любил эти места. Ведь для чего устраивал дед на ручье пруды? Да чтоб болотистую пойму осушить – пруды забирали лишнюю воду. Это был, наверно, первый позыв. А другой – портомойни больно хороши на прудах получились. Разраставшееся хозяйство, с многочисленной челядью, требовало стирки да стирки. Дощатые навесы, посаженные на сваи, сохранились до сих пор, хотя была на задах усадьбы добротно срубленная прачечная. Но прачки там только мылили белье, а полоскать предпочитали на сваях.
Этим делом они сейчас как раз и занимались, под вечер. Нарочно, нет ли – высыпали на сваи одни молодухи. Может, для старых прачек и вода родниковая холодна, а может, попеть захотелось. Не в проволглых же стенах глотки драть. Кучеренок Данилка вел хохочущих студентов вниз по ручью, а встречь им неслось:
Шла щука из Володимира,
Она хвост волокла по Клязьмице…
Хвостище полотняное по замедленной глади пруда струилось, и его таскали раскрасневшимися от ключевой воды руками взад-вперед, – в этом и суть полоскания заключалась. Но распевшимся прачкам чего-то большего хотелось, то есть украшений, которых в их жизни не бывало. Дальше пошло-поехало по водной глади:
Как на щуке чешуйка серебряная,
Что серебряная, позолоченная,
Как у щуки спина жемчугом сплетена…
Особенно у самой ближней и самой молодой – уж истинно на крутом изгибе под тонкой рубашонкой косточки-хребточки посверкивали на ярком вечернем солнце.
Восторженный Амфи, вылезая из кустов, и сам щучьим хвостом затабанил:
– Прелесть-то, ребятки, какая!
Щучка-прелесть