но, скорее в кино, чем в обычной жизни, потому как нельзя безоглядно верить в то, с чем, может быть, и не суждено никогда столкнуться. Вопрос, хочет ли он встретить такую любовь, он счёл бы риторическим, будучи уверен, что пользы от рассуждений о сюрреальных вещах не намного больше, чем от полировки танцпола башмаками. Он стоял на центральной аллее и смотрел на начинавшее сиреневеть небо, пытаясь отгадать, где зажгутся первые звёзды. Было ясно, что ни небо, ни звёзды его на самом деле не интересуют, а смотрит он на них лишь для того, чтобы не слишком походить на живой гиперболоид, готовый своим испепеляющим лучом-взглядом продырявить несчастную маленькую сумочку, в которой невозможно ничего отыскать, сколько ни ройся. Он то злился, то успокаивался, то снова выходил из себя, удивляясь своей взвинченности, пытаясь понять, что с ним такое происходит, и почему единственной, всецело поглотившей и занимавшей его сейчас мыслью была только одна: поскорее заговорить с той, которая всё никак не шла к нему навстречу. «Да-да, – надёжно подсказывало предчувствие. – Навстречу к тебе. Только к тебе».
Всученная природой при рождении зоркость благополучно иссякла в обоих сигнализаторах ещё в начальных классах школы, так что когда до встречи оставалось не более пяти саженей, было самое время протереть куском фланели зрительные оптимизаторы, чтобы лучше разглядеть ту, которая возбудила к себе интерес, будучи на расстоянии, когда не мудрено спутать не только возраст, но и пол. Это была необыкновенной красоты молодая женщина, вероятно, его сверстница, голубоглазая, около тридцати пяти вершков росту, с вьющимися волосами цвета янтарной охры, собранными в хвост и скрепленными заколкой. «Чего в этом хвосте больше: прилежности от Сенчиной или озорства от Кодряну?» – мелькнула мысль, и голова тут же превратилась в радиоприёмник. Наспех затянутый хвост едва ли тянул на полноценную причёску: дневная суматоха – ещё тот куафер, и обычно к концу дня если на женской головке и обнаруживаются следы утренней укладки, то сама укладка чаще всего не обнаруживается. Но её волосы были сами по себе настолько хороши, что отсутствие причёски не только не умаляло их достоинств, а напротив, делало даже более роскошными. Если бы рядом находился кто-то ещё, Альберт подумал бы, что её улыбка адресована не ему: люди, встретившиеся впервые, друг другу подобные улыбки не дарят, а их время, если и приходит, то несколько позже. Но вблизи никого не было, и сладкое бремя восторга от этой ослепительной улыбки воссело на него самого. На незнакомке был врачебный халат, нижний край которого отстоял примерно на ладонь от колена, и это при условии, что измерение осуществлялось бы прямо сейчас во время ходьбы, а не при усаживании на стул или, чего доброго, приседании на корточки, ибо две незастёгнутые нижние пуговицы поставили бы измерителя в совершенно недвусмысленное положение. Теребивший давно отцветшие кусты сирени тёплый сентябрьский ветер, заручившись лобби двух оппозиционных пуговиц, попробовал увлечь предмет своего внезапного интереса