Мама открывала в шахтных посёлках Донбасса детские сады – надо было спасать, отогревать исстрадавшихся ребятишек, матери которых работали с утра до вечера. Тогда детские сады были круглосуточные и нередко заменяли детям дом. Матери забирали детей только в среду и субботу – искупать.
Самым тяжёлым временем для детей был вечер. Темнота делала нас незащищёнными. Когда тушили свет, тоска начинала терзать, ком стоял в горле, слёзы сами катились, хотелось к маме, хотелось к кому-нибудь прижаться, страх раздирал душу.
Все процедуры подготовки ко сну – мытьё ног, расстилание постели – только усиливали этот страх. Детей было много, казалось бы, чего бояться? Но, находясь рядом, мы не были вместе. Даже разговаривать запрещалось, за это наказывали.
Ночная няня (я бы её назвала надзирательницей) требовала, чтобы все быстро закрывали глаза и спали. Как же уснёшь, если тебе страшно? Моё богатое воображение никак не давало мне засыпать. Качающееся от ветра дерево за окном казалось мне страшным чудовищем, стук или скрип дверей нагонял страх… Правда, мама часто забирала меня спать к себе в кабинет – на свой узкий диван, и тогда я видела мужчину с усами, которого все должны были любить.
Это был огромный, в полный рост, портрет Сталина. Я всё недоумевала, как же я его смогу любить, как маму, если я его не знаю. А когда мама гасила свет, мне тоже делалось страшно и спокойно выспаться не удавалось. Днём сон тоже превращался в пытку. Я была впечатлительной, с повышенной тревожностью и не могла быстро засыпать, тем более по приказу, когда всем дают команду: «Руки под правую щёку – и спать». Приказ-то выполняла, но уснуть не могла.
Будучи послушным ребёнком, я, бывало, лежала в таком положении часа два с половиной, ноги и руки затекали от напряжения. Стыдно было, что врёшь, делаешь вид, что спишь, а взрослые делают вид, что не замечают… Для ребёнка это пытка похлеще кнута. Мне эти два с половиной часа казались целой вечностью. И так было каждый день. Тогда я дала себе слово, что вырасту, стану воспитателем, но детей не буду заставлять насильно спать. Это был первый урок, вызывающий отвращение к любому насилию и лжи.
А второй урок был связан с едой. Помню, нас очень хорошо кормили (в детском саду и тогда был культ еды).
Пища была вкусной, свежей, обильной, особенно обеды из трёх блюд. Мы наедались до такого состояния, что трудно было встать из-за стола. Дети, у которых был хороший аппетит, от этого не страдали, но были и такие, которые ели мало и медленно, неохотно, здесь начиналось самое страшное. Вначале их воспитательница слегка подгоняла, потом начинала уговаривать, а затем переходила на запугивание типа: «Вылью за шиворот, за пазуху».
Я не знала, что означают эти слова, но очень боялась такого наказания. Потом начиналось последнее действие – докармливание. Смотреть на это было ужасно. Ребёнок не успевал прожевать, а ему опять давали очередную порцию пищи, и он ею давился. Выступали слёзы, ребёнок начинал плакать (в надежде, что его оставят в покое), но не тут-то было. Приходилось глотать пищу вместе со слезами.
Я не понимала, зачем так