еду в автобусе, запахи еще те. Пьяные и вспотевшие. Пот, алкоголь, табак. Меня просто тошнит от них. Какой-то урод ко мне клеится, думает, что говорит языком, хотя говорит только членом. Член ворочается у него во рту, красный, налившийся. Зачем парням брать в рот член, если он и так уже там, от природы положен. Можно твой телефон. Можно мой телефон. Я называю номер. Десять раз позвонит, может быть, раз отвечу. Все равно ведь приятно. Лучше когда козлы пьяные клеятся, чем вообще никто. Даже если ни разу не отвечу, все равно будет в кайф. Вон, машины две врезались. Поцеловались обе. Я достаю губнушку и веду по губам. Их облизываю. Им приятно смотреть. Но не всем, только тонким. Жалко, что тонкие и сильные почти не встречаются. Чтобы выворачивал наизнанку – и душой, и телом своим, целовал бы мне пятки, всю меня бы вылизывал, на хер нужен мужик, чтобы ползать под машиной, лакать свою выпивку, для чего я красива, подо мной лучше ползай, но не будь бараном таким, лучше ползать под задницей женщины, чем машины, начальника. Просто я не начальник, очень редко я – он, я, по сути, машина, но старею быстрей, потому берут новую, пусть будет небогатым, чтобы чинил и ползал. Значит, я за машину, если та – это я. Пусть подо мною ползает, смазывает, подтягивает и гоняет на мне. Трахается со мной, пусть, в своем гараже. Я сплю, мое тело раскинуто, мне, скажем, двадцать лет, ну пускай двадцать пять, не имеет значения. Нет ребенка, нет мужа. Я учусь, я танцую. Проваливай, говорю я ему, мой парень вытаскивает из меня свой болт и со слезами уходит. Плачет мой парень, вон. Из меня он уходит. Он не достучался до моей души, своим червяком он стучался в нее. Я ему не открыла, ну и рожа была, плакался мне в жилетку, в матку мою рыдал, чаще всего в гандоне. Толку, ни капли в рот, фу, какие мы гадкие, вспомню себя – тошнит, но такое вот время, возраст – художник наш, рисовал по шаблону, он херовый, но честный. Ведь женщина, которая в сорок лет не женщина, – не женщина. Что такое для женщины сорок лет? На примере Тургенева. Читала давно Му-му. По кайфу, я помню, было. Никто не сказал тогда, ведь что собачонка – женщина. Мужчина – Герасим – наш. Для нас он глухонемой. По направлению к нам. Ну да, кирпичи еще – дети. На шее потом висят, мужик их умело вешает. Вот так устроена женщина, так расположена в мире. Барыня так повелела? Я иду на занятия. Мини-юбка и трусики. А мы умираем весело. Невесело здесь живем. Слабые, одинокие и зависимые. Пока осматриваемся, что к чему и зачем, молодость и проходит. Зашла в кафе для студентов. Купила себе поесть. Еды, ну такой, к примеру: салат и к нему попить, ну сок или даже кофе. Встретила однокурсника. Привет, поздоровались. Привет прозвучало дважды. Присел.
– Тебя звать Кирилл?
– Ну да, а ты что не помнишь?
Нарочно, спросила, помню. Две л на конце люблю, язык по губе скользнул. Вот идиот, смотрит, а не понимает, по глазам вижу, что тупит, не догоняет, что когда так женщина делает, то это намек на куни или отсос. Вытираю салфеткой рот. Враскачку иду, пока. Целуйте меня все в жопу, своей говорю походкой. Блядь, но как же мне одиноко, как внутри все болит, хоть бомжу