словно вода в песке. Но если у человека хоть что-то есть за душой, хоть какие-то моральные и нравственные ориентиры, за которые стоит цепляться, – такой продержится дольше. Продержится и сплотит против общей беды тех, кто слабее духом, поможет выжить и им.
Именно таким лидером стал для них всех Храмовой. Но тем не менее убежище уже достигло критической черты – осталось всего полсотни человек из ста, с которых колония начиналась. Каждый год, словно слепая и безжалостная автоматная очередь, уносил нескольких человек в мир иной – от болезней, от случайных травм, да и просто от старости и тоскливой судьбы без будущего. А бывали и проступки, за которые некоторым индивидам жизнь приходилось укорачивать насильно. Отчаянные времена диктуют отчаянные меры. Прошлым летом двое мужчин попались на попытке удрать из колонии втихую, и Храмовой долго не колебался. Он ведь тоже уже не тот человек, каким был двадцать лет назад. Прагматик в нем давно сожрал идеалиста. Несчастным устроили показательную казнь – вывели в этот самый дворик и расстреляли возле забора.
Казнь всегда вершилась руками Грешника.
Кровавая работа давалась ему без особых нравственных угрызений. Это не он такой моральный урод, считал Сергей, а жизнь такая. Без железной дисциплины и суровых мер за нарушение общепринятых правил колония давно бы развалилась. А так – столько лет прожили лучше, чем нищеброды из метро. На полном самообеспечении. И только когда заметно начали убывать запасы продовольствия – консервы и крупы, завели торговлю с бродягами.
Поданная дочкой идея оказалась заразна – она, словно вирус, постепенно укоренилась в сознании, проникая все глубже. Поляков уже почти склонился к мысли, что дочь права, и в убежище ни у кого из них нет будущего, когда Фи несколько часов назад просто поставила его в известность – она решила больше не выжидать. И уйдет с матерью сегодня. Согласен отец или нет, они здесь не останутся.
Женщины просто не оставили ему выбора этим чертовым ультиматумом.
Начнет на них шуметь, попытается остановить силой – чужие уши услышат, чужие глаза увидят, донесут людишки Храмовому. И никакие прошлые заслуги не помогут. Скорее, наоборот. Сколько для дружка-приятеля палачествовал, «успокаивая» неспокойных. Многие на него зуб точат и, образно говоря, осиновые колья держат наготове. Только власть Храмового и не позволяет своре недовольных его распять. А отпустить баб одних, на верную смерть, Грешник не мог. Все-таки, какие ни есть, а родные. Других нет. И не будет уже, наверное…
Поляков перехватил оружие левой рукой, а кисть правой засунул в карман куртки, чтобы согреть озябшие пальцы. Повел головой, разминая затекшую шею.
Тихо-то как. Все так же, медленно пританцовывая, падает снег, освежая мягким пухом слежавшуюся перину сугробов. И кажется, что кроме него с дочкой и караванщиков в этом мире больше никого не осталось – такое спокойствие разлито вокруг. Ни воя ветра, ни звериного рычанья.
Мир