именуемом Токио?
Припекало. На ходу англичанин вынул носовой платок, неспешно вытер лоб, а заодно обозрел в крохотное зеркальце улицу позади себя. Ничего подозрительного… И все-таки, быть может, следовало попросить охрану? Префект не отказал бы…
Конечно, так и следовало поступить. Дженнингс вдруг усмехнулся углом тонкогубого рта. Неужели он, подобно японцу, стал больше всего на свете бояться показаться смешным? Наверное. То ли взаимопроникновение культур, то ли распространение инфекции, сразу и не поймешь. Неужели британский офицер и дипломат вправе показать туземцам, что боится насильственной смерти?
Немыслимо. Тем более – японцам с их кошмарными и часто непостижимыми понятиями, от которых на милю разит средневековьем и театральностью. Честь – всё, а жизнь не стоит ломаного пенса… причем зачастую все равно, чья жизнь. Как дикаря ни лакируй, он дикарем и останется. Между европейцем и японцем – пропасть.
И главное: обратиться к местным властям было бы разумным шагом, если бы имелись веские улики, указывающие на предумышленное убийство сэра Палмера. К сожалению, Дженнингс до сих пор не располагал ничем, кроме подозрений.
Тот, кого он пытался рассмотреть в маленькое зеркальце, находился сейчас далеко, почти на окраине города и решительно ни у кого не вызывал любопытства. Пожилой японец, почти старик, согнутый под большой вязанкой хвороста, неторопливо углублялся в Токио. На теле старика колыхались ветхие обноски, голову покрывала коническая шляпа из сухой осоки. Словом – бедняк. Надо думать, не крестьянин, а из городской голытьбы. Таких много живет по городским окраинам.
Строго говоря, в Токио не так уж много мест, которые можно было бы назвать не окраинами. За пределами городского центра, ограниченного морем, Сумидогавой и внешним каналом, тянутся по холмам и низинам огромные предместья, недавние деревни. Пожилой бедняк, ковыляющий по немощеной улице с вязанкой дров на горбу, зауряден здесь свыше меры – никто не обернется. А через пять минут никто, пожалуй, и не вспомнит, что здесь проходил такой человек. Мало ли всяких!..
Бедняка окликнули не раньше, чем его старенькие гэта застучали по мостовой фешенебельной части города. Молодой полицейский, тщетно пытающийся скрыть физическое страдание, причиняемое ему новеньким, пошитым на европейский манер мундиром, сердито спросил оборванца, что ему здесь надо. В ответ оборванец замычал, заулыбался редкозубым ртом и начал бестолково жестикулировать, как сделал бы всякий немой, да еще и слюну пустил, как слабоумный. Подозрений он не вызвал, услыхал сердитое: «Уходи!» – и заковылял дальше, держа путь к устью Цкидаки.
Небо темнело. От фонаря к фонарю, беззаботно напевая, прошел фонарщик с короткой лесенкой. Круги желтого света легли на мостовую, а темнота между ними стала чернее и глубже. Никто не видел, как пожилой японец с вязанкой хвороста вошел в темную полосу и неожиданно легко взвился в воздух, перескочив ограду.
Бесшумно приземлившись,