зачем-то отвертку, воткнул в землю возле захудалого растеньица и тоже подошел к столу. – Начнем, конечно. Что Колям – не догонит? Он всегда догоняет.
Сели вокруг стола посреди комнаты. Одноногий, как всегда, долго умащивался на табуретке, шебуршал, устраивал все время сползающие, прислоненные к столу костыли, шмыгал носом. Леха взял бутылку и, пробормотав: «Свернем Распутину головку», быстро отвернул пробку. Постукивая горлышком – тряслись волосатые руки, – разлил по мутным стаканам белую. Витька разломил толстый кусок хлеба, посыпал солью, понюхал.
– За меня, – сказал Леха.
Больше ничего сказано не было. В день рождения пили только за именинника – так было у них заведено, – и к чему слова, когда все свои и все давно уже переговорено.
Сомкнули стаканы. Витьке плеснуло немного на руку из стакана Одноногого. Выпили.
Витька дохнул, снова понюхал хлеб, откусил, взял кильку и, сунув хвостом в рот, с наслаждением пропустил между зубами, оставив в руке хребет и голову. Леха зацепил ложкой кусок горбуши, откинулся на спинку скрипучего стула, выдохнул:
– Хорош-ша-а…
Одноногий цедил водку глотками, не пил, а рот себе полоскал. Это была его «коронка»: хлебнет водки, пополощет ей зубы, побулькает в горле, снова пополощет зубы и только потом проглатывает. Глазки у Одноногого тут же заслезились, полез трясущейся рукой в кильку, долго копался, выбирал, потом жевал вместе с костями так, что ходили из стороны в сторону щетинистые, выпирающие скулы и что-то сипело в глотке.
Стукнула входная дверь, и в комнату вошел Колям, тощий, сутулый, по глаза заросший черной бородой, похожий на цыгана и всегда мрачный.
– Уже начали, – буркнул он и полез вешать на гвоздь ржавого цвета плащ.
Леха разлил до конца «Распутина», четвертый стакан налив с «горой».
– Главное, будь здоров, именинник, – сказал Колям, подходя к столу. – Всегда будь здоров. Это главное.
Он сел между Одноногим и Витькой и уронил костыли, которые с грохотом раскатились по полу. Одноногий выругался. Колям полез подбирать костыли, ворча, что нечего тут ноги свои расставлять так, что и к столу не подберешься, долго устанавливал их в прежнем положении.
– Тебе штрафная, – кивнул на полный стакан Леха. – Мы тут уже по одной накатили.
Колям мотнул бородой, взял стакан так, что ни капли не пролилось.
– За тебя, – сказал он, снова мотнул бородой и выпил залпом, даже не поднося стакан вплотную к губам.
После этого стакана Витька – должно быть, отвык, два месяца все-таки не принимал – почувствовал, как мягкая рука зашевелилась у него в голове за глазами, что-то сжимая и разжимая. Комната заколебалась и ее заволокло дымом, наверное, от папиросы, которую закурил Леха. Витька поспешил заесть хлебом с горбушей и тоже закурил, глубоко затянулся и выпустил водочный дух пополам с дымом.
– Все ползаешь, – сказал Колям Одноногому. – Давненько я тебя, черта, не видел.
– А