в декабре, когда на Сахалине бывает очень холодно, и в марте и апреле; меньше всего – в сентябре и октябре. Опасности умереть от чахотки на Сахалине подвержены наиболее всего возрасты 25–35 и 35–45 лет. Большинство умерших от чахотки – каторжные. Вот это-то преобладание рабочих возрастов и каторжных дает право заключить, что значительная смертность от чахотки в ссыльной колонии зависит главным образом от неблагоприятных условий жизни в общих тюремных камерах и непосильной тяжести каторжных работ, отнимающих у рабочего больше, чем может дать ему тюремная пища. Суровый климат, всякие лишения, претерпеваемые во время работ, побегов и заключения в карцерах, беспокойная жизнь в общих камерах, недостаток жиров в пище, тоска по родине – вот главные причины сахалинской чахотки».
Биографы Чехова, среди которых уже набралось немало квалифицированных медиков, недоумевают: почему столь квалифицированный врач так долго не мог разглядеть у себя чахотки, симптомы которой давно наблюдал. Почему не лечился, не обращался к специалистам и т. п. Если собрать все мемуарные свидетельства и многочисленные высказывания Чехова в письмах о своей болезни, то становится ясно, что о ней он знал, а все отговорки о «желудочном» кашле и отсутствии «совокупности признаков» – лишь для родственников и друзей.
Чехов знал о своей болезни, но считать себя больным не хотел. «Лечение и заботы о своем физическом существовании внушают мне что-то близкое к отвращению, лечиться я не буду». Как врачу ему было ясно, что лечебный режим туберкулезного больного исключает творческую работу – во всяком случае в тех формах непрестанного напряжения, как это было у него. Выбор делался вполне сознательный. И лечиться он начал только тогда, когда состояние стало катастрофическим.
В Москве, 21 марта 1897 г., когда Чехов намеревался отправиться в Петербург по делам, ему сделалось плохо. На следующий день недомогание усилилось, а Чехов не предпринимает мер, хотя началось кровохарканье. Болезнь в корне меняла всю жизнь Чехова. Отныне он каждодневно думает о ней, хотя в спокойной, подчас в полушутливой форме сообщает о ее грозных приступах в письмах. Он то находится в своей усадьбе в Мелихове, то едет в Ялту, то уезжает за границу в Париж, Ниццу, Биарицце. Здесь ему значительно лучше.
Женитьба на О. Л. Книппер, происшедшая 25 мая 1901 г., была, конечно, обретением того, кого Чехов искал всю жизнь. Но это было позднее счастье. Он уже хорошо знал, что умирает. И Ялта оказалась не совсем благоприятной для его легких, и в Мелихове нельзя было жить. Отсюда метания: то кумыс в Башкирии, то опять Ницца.
В мае 1904 г. в Москве Чехов простудился: началось обострение плеврита, боль в ногах. Врач предписывает ему ехать на курорт в Германию, и Чехов отправляется в Баденвейлер. Там он сначала почувствовал себя лучше, мечтал даже о путешествии по Италии, а возвращаться в Ялту хотел через Константинополь. В письмах он уверяет своих родных, что здоровье его улучшается. Но даже небольшие прогулки с женой в Баденвейлер