просипел Старче.
– У Петра Иваныча день рождение было…
– Было, есть и будет. Ты на рождение не спирай! Виновата, непосредственно.
“Не спирай” записал я украдкой на ладони для памяти.
– Убью, – повторил Старче и окрысился на меня: – Чего ты все пишешь!
– Убейте, Петр Андреевич. – Ларочка опустилась на колени. – Убейте меня… Я виновата…
За спиной коленопреклоненной Ларочки, обрывая полезный разговор, прошла семья садовых огородников, неодобрительно косясь в нашу сторону.
– А ну, встань! – рявкнул Васин. – Театр устроила!.. Стоит, как рябина под дождем… Приперлась – заходи… Присаживайся, непосредственно.
– Пьешь всё? – сочувственно спросил Грек.
– Простите меня, дедушки. – Ларочка стояла на коленях и плакала.
– Ты на слезу не выгоняй, – пробурчал Васин. – Подними ее, Грек.
“На слезу не выгоняй”, – повторил я про себя, чтоб не забыть.
Грек галантно подал Ларочке руку кренделем.
– Пойдем, покушаешь… Сопельки утри.
Она потянула из грязной сумки розовый вязаный шарф.
– Это Петру Иванычу…
– Благодарствую, – буркнул Васин, воздерживаясь принять подарок.
Грек поставил дополнительный чурбан на попа, усадил Ларочку рядом с собой, подальше от Старче.
– Сопельки утри, – напомнил он.
– Да не шарфом! – Старче ткнул ей марлю из-под ершей. – Кто ж тебе весь передок-то выставил?
Васин издали подозрительно рассматривал шарф.
– Я такой вроде… у Валерки Щуляева видел?..
– Я сама связала… – заплакала Ларочка вторым заходом. – Шерсть осталась…
– Ладно-ладно… – Васин взял шарф, намотал на шею. Он знал, что Ларочка практически не ворует. – Водки или самогону?..
– Во-одочки.
Васин поставил перед ней тарелку с ухой.
– Спасибо, я сыта.
– Есть не будешь – не налью.
Ларочка взяла ложку.
– Сережа, а что было потом с девушкой Милдред?
– Кончилось все. Домой пошла. Кушайте, Ларочка.
К Ларочке я питаю особые чувства. Она выпускница Можайской женской колонии. Она со всеми “на вы”, даже с детьми. Никто из дачников, даже самых отстойных, не может про нее сказать ничего дурного. Пьяная, она тихо беседует сама с собой, улыбаясь. Трезвая работает как зверюга, без перекуров. Как-то напросилась ко мне колоть дрова. Руки у нее были чуть не вдвое тоньше топорища. Мне стало неудобно. “Не надо меня жалеть, занимайтесь своим делом”, – вежливо сказала она.
– А можно за вас выпить, Петр Иваныч? – прикрывая цыплячьей ручкой беззубый рот, пролепетала Ларочка. – И за Петра Андреича. И за Владимира Александровича. И за Сережу.
– И за вас, Ларочка, – сказал я.
Старче потянулся к ней чокнуться, злость у него прошла.
– Что ж ты, Ларка, сучара, сделала…
Садовые огородники прошли в обратную сторону, по-прежнему недовольные. Васин упорно их не замечал. Мне показалось,