что-то из ряда вон, и поднялся мне навстречу. Я села на кожаный диванчик, возле которого стоял столик, и закрыла лицо руками. Все эмоции, распиравшие меня с того самого момента, когда я увидела труп Катерины, бурным потоком слез вырвались наружу.
Мудрый Кряжимский не стал сразу же бросаться ко мне с вопросами, понимая, что в таком состоянии человек не способен внятно выражать свои мысли. Он подождал несколько минут, пока пройдет первая, самая бурная волна, и, заметив окно в моей истерике, спросил:
– Ну, что случилось?
Его сдержанный и в то же время проникновенный голос почему-то вызвал во мне новую волну сострадания и жалости к Катьке, воспоминания о наших авантюрах нахлынули на меня, смывая все прочие образы, бывшие в моей памяти.
Марина принесла кофе и печенье и испуганно замерла, переводя взгляд с меня на Кряжимского. Он выпроводил ее жестом, мол, все объяснения потом, и она, немного обиженная, что ее не допустили к подруге, вышла за дверь.
– Ну, успокойся, успокойся, – Кряжимский гладил меня по голове.
Но этого только и ждало то звонкое и тонкое во мне, что готово было без конца плакать, рваться и разбиваться вдребезги. Прошло, по крайней мере, минут пятнадцать, прежде чем я смогла говорить.
– Мою подругу, Катьку, помните, я вам о ней рассказывала, убили, – на одной ноте скороговоркой произнесла я, боясь, что если заторможу, остановлюсь, то тогда уж новый поток слез и судорожных рыданий не даст мне завершить фразу.
– Вот те на! – Кряжимский сокрушенно покачал головой. – Молодая такая. Как, как ты узнала?
– Она пригласила меня к себе, обещала рассказать что-то интересненькое, как она всегда говорила. Ну, я подумала, может, очередной кавалер завелся… Прихожу, звоню, а Катька мне…
Я почувствовала в горле спазм, проглотила комок слез и, всхлипнув и содрогнувшись всем телом, сдавленно произнесла:
– … не открывает. Я дверь толкнула, а она в прихожей лежит с ножом в груди. О господи! – Я закрыла лицо руками и снова разревелась.
Мне казалось, что все это какой-то тягучий сон или затяжной обморок. Настанет момент, и я проснусь или приду в себя, и то страшное и непоправимое, что явилось мне в ядовитом мареве непроницаемой для внешних явлений летаргии, рассеется вместе с этим маревом, и Катька, задорно смеющаяся и по-кошачьи щурящаяся от удовольствия, жизнерадостная болтливая Катька призывно замашет мне рукой. Но сон не спешил сбрасывать свою зловещую мантию с реальности, к которой стремилось все мое существо. Вернее, реальность и сон поменялись местами или слились воедино – в смерть Катьки.
– Кто же это ее? – сострадательным тоном спросил Кряжимский.
– Да если б я знала! – Во мне снова закипело негодование. – Ну кому она могла помешать, кому?!
Я опять сорвалась на крик, потом – на всхлип и еще долго не могла успокоиться.
– А ты не связываешь то «интересненькое», о чем она хотела поведать тебе, с этим… с этим… – замялся Кряжимский, – … убийством?
– Я