худфонда.
– И Виталька Щанский у нас! Развелся опять недавно. Ну, шебутной! И умный, зараза! Хулиган! Мы тут недавно в пещеры ходили, знаешь, за городом?
Виталий Щанский был художником, вечным соперником Башкирцева. И его работы тоже висели в галерее. Они то дружили, то скандалили, а однажды подрались – в галерее худфонда во время открытия выставки местных художников. Причем Виталя обозвал Башкирцева бездарным засранцем, что слышала широкая интеллектуальная общественность города. Фоторепортеры не растерялись, заклацали камерами, и назавтра весь город был в курсе. Башкирцев ответил пространной статьей в «Вечерней лошади», суть которой сводилась к классическому «сам дурак» и «а судьи кто?», причем заметно было, что он оскорбился не столько на «засранца», сколько на «бездарного».
Про пещеры Шибаев ничего не знал, но спрашивать не стал.
– Как заведутся с Колькой, мы с копыт! Кольке дыхалки не хватает, Виталя его делает на третьем ходу… как сосунка.
Речь Виктора Павловича становилась бессвязной, видимо, «бродили старые дрожжи», как любил говорить адвокат Дрючин, пьянеющий после первой рюмки, но не сдающийся. Шибаев внимал молча, спешить было некуда. Физруку предстояла вторая кружка.
– Меня женщины любят! И всегда… любили, – сообщил Адидас. – И я их… в натуре. Лялька… да я ее заломал прямо у них в подъезде! Молодой, голодный, а она, не поверишь, сама! Сверху кто-то спускался, я офигел, а она вцепилась, притиснулась и… – Он хлопнул по столу кулаком, облизнул пересохшие губы. – А целовалась как! Не поверишь! Девчонки тогда поскромнее были, где она такого набралась?! Я даже застегнуться не успел, только плащ запахнул – какая-то баба с собакой идет. Лялька ей: «Добрый вечер, Рената Владимировна», как сейчас помню, сладким таким голоском, а сама прижимается, у меня аж в глазах… темно!
Виктор Павлович, полный воспоминаний, смотрел на Шибаева круглыми птичьими глазами. Лицо и плешь его побагровели, и стало видно, что волосы у него крашеные. Он весь был там, в полутемном подъезде, с генеральской дочкой…
Шибаев вдруг подумал, что у каждого из них имелась в свое время своя… генеральская дочка, которая вошла в жизни занозой навсегда. Были другие, и до нее, и после, и женились они на других, и разводились с ними, и снова женились, а эта осталась стоять в стороне, на горке, над! Единственная.
– Я даже жениться хотел, думал, если я ее трахнул, так вроде и в загс надо, а она только смеялась. Я и на дачу к ней ездил, подрался там с одним салагой, он вообще не при делах, а я сам не свой… Она на моих глазах крутила с Пашкой, был такой у нас в тусовке, Пашка Кухар, козырный, батя… пост занимал. Я их застал в спальне, стою на пороге, офигел весь, а она из-за плеча Пашки смотрит на меня и улыбается, а он, сука, старается! А потом пальчик к губам приложила – тихо! Я их чуть не грохнул! Обоих! Влепил рукой в косяк, ребром, аж в глазах потемнело. Смотри, до сих пор есть знак! – Виктор Павлович протянул Шибаеву ладонь, показал шрам. – И думаю, почему я их не убил?