у нас. Могло быть еще хуже. Ему могли поручить устранение наших предателей и лидеров восставших колоний. Тогда его до смерти не рассекретят. Еще бы, тогда придется рассекречивать, что наше правительство время от времени убирает изменников без суда и следствия. Я понимаю мотивы правительства, но обыватель не поймет точно…
А потом позвонила Она.
Разумеется, я знала ее имя. Она считалась первой красавицей гарнизона. Вышагивала павой, взгляд с поволокой, губы всегда чуть рассеянно-распутно улыбаются. Муж серенький, с нее ростом, суетливый. Зато был. Двое детей. Диалектные словечки в речи, Она была из колонии четвертого радиуса. Почему-то мне врезался в память ее пламенный спич на рождественском ужине в столовой для офицеров. Выговаривая слова округло и с растяжечкой, Она обличала городские пороки. Она горделиво поглядывала на товарок и их мужей, на меня почему-то с брезгливой снисходительностью. Я ведь «с Земли», понятия не имею о моральных ценностях. А я знала, что Она спит с комендантом и что ее муж вписан в схему местного казнокрадства. Но если бы я и осадила ее – осудили бы меня. Подумаешь, с комендантом спала! Это начальство, не считается. Без начальства отпуск в хорошее время не получишь, мужа по службе не продвинешь, так и будет вечным лейтенантом с седой бородой. Детям рекомендацию в колледж не выправишь, дом в болоте получишь. И муж ворует помаленьку – что такого? Все воруют, на зарплату не проживешь. Потому что там подарочек сделай, тут взятку дай, вот и разлетается твое хваленое федеральное жалованье, а кушать на что? Надо крутиться. Все такие. А раз все – это прилично. Непристойно быть не такой, как все.
Я все поняла, едва увидела ее лицо на мониторе. Растрепанная, зареванная, губы бесформенные, голос уже хриплый от отчаяния, боли и ужаса. Тогда я приказала себе забыть ее имя. Детская такая психологическая защита: пока ты не знаешь имени, для тебя это только тело. Имя есть – и тело выделилось из окружающей среды, стало человеком. Тело убить легче, чем человека. К смерти эту женщину приговорил не ты – но ты будешь палачом. Тебя к этому тоже приговорили.
Правила игры, могла бы сказать я. Но я молчала. Не имею дурацкой привычки говорить сама с собой или с окружающими предметами вслух. Я просто включила запись разговора.
Она сидела на полу в гостиной своего коттеджа. На коленях, руки связаны за спиной. Рядом муж в такой же позиции. Оба в форме. И – шесть человек в ночных диверсионных комбезах. Плотная черная ткань обтягивает все тело, включая голову. Разрезы на лице – для глаз, носа, рта. Дешевая версия, к слову. Настоящая диверсионка – это без пяти минут скафандр, только тонкий. Почему в ночных-то? Судя по тому, что жертвы в форме, там день. И детей нет дома… слава богу, детей нет дома, ну правильно, они же в интернате, в городе…
Потом их убили. Обоих. Я впервые видела, как людей убивают электрической пилой. И зачитали мне ультиматум: если я не откажусь от всех планов мести Энстону, следующей будет моя семья.
Я внимательно смотрела на мужчин в черном. Вы, ребята, можете сколько угодно прятать лица – лучше