отдела в отдел соцстроительства. Потому что дала себе клятву: сделать нашу послевоенную жизнь счастливой. Чтобы мой сын вырос счастливым человеком. Чтобы его ровесники тоже стали счастливыми. Чтобы у всех трудящихся подмосквичей были дешевые квартиры. Чтобы наше молодое московское государство стало сильным. Чтобы больше никогда никто не дерзнул напасть на него. Чтобы никто и никогда не получал похоронки.
Она замолчала, отошла от Кима, застегнулась, села за стол.
– Что я должен делать? – глухо спросил Ким.
Соловьева не спеша закурила, постучала красным ногтем по столу:
– Вот сюда. Завтра. Девять тысяч. Золотом. Первой чеканки.
– Я не соберу до завтра, – быстро ответил Ким.
– Послезавтра.
Он неуютно повел плечом:
– Тоже нереально, но…
– Но ты сделаешь это, – перебила его Соловьева.
Он замолчал, отводя от нее злой взгляд.
– И никаких рекламаций, никаких затирок. – Она откинулась в кресле.
Сцепив над пахом свои руки, Ким зло закивал головой.
– Девять тысяч, – повторила Соловьева.
– Я могу идти? – спросил Ким.
– Иди, Виктор Михалыч. – Соловьева холодно и устало посмотрела на него.
Он резко повернулся и вышел, хлопнув дверью.
– Гнать эту гниду надо из партии, – угрюмо заговорил долго молчавший Муртазов.
– Гнать к чертовой матери! – тряхнул массивной головой Гобзев.
– На первом же собрании! – хлопнул умницей по столу Малахов.
Умница пискнула и посветлела.
– Не надо, – серьезно произнесла Соловьева, глядя в окно на толпу демонстрантов. – Пока не надо.
По-деловому загасив окурок, она встала, одернула жакет, тронула прическу, успокаивая все еще шевелящихся мормолоновых жуков, и произнесла громко, на весь кабинет:
– Ну что, товарищи, пойдемте говорить с народом.
X
Дверь осторожно приотворилась.
– Есть, есть, – едва шевеля губами, произнес Богданка.
Дверь захлопнулась. Богданка не услышал, а скорее почувствовал, с каким трудом руки Владимира справляются с дверной цепочкой.
“Да есть же, все в порядке!” – хотелось выкрикнуть ему в эту проклятую старую, убогую дверь, обитую черт знает каким дерьмовым материалом еще с доимперских, а может, и с постсоветских или даже с советских времен.
Но он сдержался из последних сил.
Владимир распахнул дверь так, словно пришел его старший брат, безвозвратно пропавший без вести на Второй войне. Богданка почти впрыгнул в теплую полутьму прихожей, и едва Владимир захлопнул и запер за ним дверь, не раздеваясь, бессильно сполз по стене на пол.
– Что? – непонимающе склонился над ним Владимир.
– Н-ничего… – прошептал Богданка, улыбаясь сам себе. – Просто устал.
– Бежал?
– Нет, – честно признался Богданка, вынул из кармана спичечную коробку, протянул Владимиру.
Тот быстро взял и ушел из прихожей.
Посидев,