поднимался в свою палату, чтобы посмотреть из окна на таунхаусы, не видно ли где родителей? Домишки стояли тесно, такие одинаковые, и на балконы никто не выходил.
Я переоделся в уличное (все равно здесь не останусь), собрал рюкзак и снова спустился в холл, дожидаться мать. Я мог бы пойти к ним сам, но понятия не имел, где конкретно обосновались родители. Эти домишки такие одинаковые! К тому же я боялся разминуться с матерью. Я уселся с ногами на диван, показав язык невидимой санитарке (даже мечтал, чтобы она выскочила и дала мне по шее), положил под голову рюкзак и опять уснул.
Проснулся от того, что луна за стеклянными дверями больно бьет в глаза. На улице была глубокая ночь, где-то в деревне лаяли собаки. Несколько секунд я привыкал к темноте, потом разглядел на стене выключатель, щелкнул… Света не было. Ну да, поэтому все и уехали, оставив меня здесь. Садовые фонарики на улице, подзаряженные за день солнышком, ничего толком не освещали, только светили в лицо, создавая еще больший мрак.
Я достал телефон, чтобы подсветить: двенадцать пропущенных вызовов! Надо же так крепко уснуть! Все были от матери. Она ведь собиралась ко мне, а почему не пришла? Случилось что? Ладно, если звонила, значит телефон у нее заряжен. Я набрал мать и опять услышал про «аппарат абонента выключен». Сердце заколотилось так, что его звук отдавался в телефонной трубке. Что за… И тут я услышал шаги.
Кто-то легкий, женщина или ребенок, бодро бежал вниз по лестнице, перескакивая ступеньки. Я нырнул за диван и тут же подумал: «Вот глупость, это наверняка мать ищет меня по всей больнице!» Ну и что, что я лежал у самого входа: во-первых, темно, а во-вторых, мимо спящего легко пройти, не заметив. Но выбрался я не сразу. Вскакивать и кричать: «Мам, я здесь», – было отчего-то боязно. Я осторожно высунулся и стал смотреть на дверь черной лестницы, кто бы там ни был, мимо меня не пройдет.
И тут меня накрыл приступ кашля. В горле свербило так, что я боялся выплюнуть легкие. Кашель мой эхом разносился по пустой больнице, перебивая шум шагов. Еще я подумал, что, кто бы там ни был на лестнице, теперь он меня точно заметит. А раскашлялся я не на шутку, аж слезы выступили. В какой-то момент мне показалось, что меня держат за горло: воздуха не хватало.
Я хрипел, а шаги приближались. Вот сейчас откроется дверь… Дверь действительно хлопнула, но не та, на которую я смотрел. Не помню, чтобы здесь был еще один выход… Если мать (а это, скорее всего, она) опять меня не найдет, мне несдобровать. Я, наконец, прокашлялся, подхватил рюкзак и побежал к лестнице, подсвечивая дорогу телефоном. Видно было прекрасно, даже песчинки на серой напольной плитке. Я потянул дверь на кондовой дребезжащей пружине и оказался на черной лестнице.
Здесь было темнее, чем в холле, окошко между пролетами совсем маленькое, и лунный свет почти не проникал.
– Мам…
– Я здесь. – Голос доносился будто из-под земли. Никаких посторонних дверей видно не было: лестница вверх, лестница вниз, в подвал… Туда она, что ли, отправилась?