произнося каждое слово. – Ладно бы сам полез?! Жалованье у вас нищенское, это и ежу понятно… Допускаю, что надоело зажиматься, вот и захотелось бабок по-легкому срубить. Но зачем же ты бабу свою на столь гибельное дело подписал?
Анохин, до которого смысл сказанного дошел с небольшой задержкой, вдруг дернулся всем телом, как будто сквозь него пропустили электрический ток; он даже пошатнулся, словно вот-вот потеряет сознание…
– Что-о? – произнес он сдавленным голосом. – Повтори, что ты только что сказал!..
– Стоять!! – рявкнул оперативник СИЗО, тот, что поплотнее. – Стоять, блядь!! Руки на затылок!! Конвой!!!
– Вот такие уроды, как вы, меня и подставили! – хрипло сказал Анохин, делая шаг к столу, за которым заседала «медкомиссия».
В помещении санчасти поднялась яростная кутерьма… Анохин, потерявший голову, рванулся к столу. Но один из «абверовцев», опытный в своем ремесле человек, мгновенно оказался у него за спиной и перехватил ему горло резиновой дубинкой. Уже в следующую секунду в помещение санчасти ворвался звероподобного вида прапорщик – этот навалился с левого бока, выкрутил руку, взяв ее на «излом»… А за ним – еще двое, с резиновыми дубинками наголо. Другой «абверовец», более плотного телосложения, немного замешкался, прежде чем ему удалось выдернуть свой табельный «ПМ» из кобуры.
«А-а… пусть!! – мелькнуло в голове у Анохина. – Надо вывернуться от того бугая, что слева… Кто там сзади?! Ну-ка получи локтем по дыхалке… Счас, гады, я вас буду крушить… рвать… Теперь меня только пуля остановит!!»
Мат, ор, хрипы… Анохин напоминал матерого медведя, на котором повисла свора собак. Ему было плевать, что его могут не то что покалечить – убить. Может, оно и к лучшему, если его пристрелят. Разом закончится весь этот бред, абсурд, мерзость, прекратится все, во что превратилась его жизнь, – и не надо будет больше страдать и мучиться.
Все, что в нем копилось три с лишним месяца, теперь готово было выплеснуться наружу, прорваться, как воспалившийся гнойник.
Но все же – не прорвалось.
Потому что сдохнуть сейчас – это было бы чертовски неправильно…
Анохина, который как-то разом обмяк, прекратив всякое сопротивление, закоцали в наручники, выкрутив предварительно руки назад; затем поставили на колени; но избивать осатаневшего вдруг зэка не разрешил все тот же блондин.
За те несколько секунд, что длилась ожесточенная схватка, он вообще, кажется, не сдвинулся со своего места; он по-прежнему восседал на краешке стола и глядел на Анохина с легкой усмешкой, словно приклеенной к его гладко выбритому лицу.
– Надо было по ходу следствия держать стойку,[6] а здесь ты свой характер можешь засунуть в жопу, – чуть растягивая на московский манер слова, сказал блондин. – И минуты не прошло, как ты – на коленях! Это во-первых. Ну а во-вторых… Ты сказал, Анохин, что тебя подставили. Возможно. Это вообще не мое дело. Но ты, Анохин, – все равно виноват. Потому что все, что происходит с человеком в этой жизни, есть дело