– правду.
У Ольги почти истерика. Она хватает меня за плечи и начинает трясти так, что моя голова болтается как у пьяного:
– Ты понимаешь, что я тебя люблю!? Да-да, люблю! – Почти кричит она. – Но сыну нужен отец, его отец. Ты понял? Ты слышишь меня?
Не мне решать, какой отец нужен Саньке. Молча, прижимаю ненадолго её голову к лицу. Вдыхаю запах её волос. В последний раз.
Затем достаю подзорную трубу, свой новогодний подарок:
– Вот, передай Саньке. Скажи – от отца.
– Он-то вряд ли знает, что нужно ребёнку, – добавляю я.
Ольга, закрыв лицо руками, уходит в другую комнату.
Я молча начинаю собирать свои пожитки – благо их немного. И, уже минут через десять, не особо разбирая дорогу, бреду по ночному городу.
Вспомнилось лицо Саньки, как мы играли в футбол. Его звонкий смех, наши совместные прогулки.
Что-то всё поплыло перед глазами. Наверное, это прохладный ночной ветер вышибает слезу. Внутри у меня тоже ветер, настоящий ураган чувств и воспоминаний, который пытается разнести мою душу в клочья.
Подхожу к ближайшему чугунному столбу на обочине, прижимаюсь лбом к его ледяной поверхности. Но это не помогает. И тогда я просто стучу о него головой. Бум-бум – отдаётся во всём теле.
Кажется, кто-то начинает сигналить из проезжающих мимо машин. Думают, наверное, что допился человек до белой горячки – того и глядишь выскочит на проезжую часть под колёса.
Отмахиваюсь от них рукой – мол, не пью я, господа, совсем не пью; и не надо бояться.
А если и пьян я сейчас, то – любовью. Любовью к замечательной женщине.
В последний раз бабахаю головой в столб и бреду подальше от дороги – чего доброго, ещё вызовут для меня спецнеотложку; что совершенно ни к чему.
Кое-как добираюсь до своей мастерской. В ней совсем неуютно, пусто и неопрятно. Пашка успел здесь как следует похозяйничать. То тут, то там лежит и стоит использованная стеклотара, окурки и прочие предметы вольной жизни свободного художника.
Провозившись далеко за полночь, возвращаю помещению относительно жилой вид. Валюсь на свой холостяцкий топчан, не раздеваясь, и проваливаюсь, как в болото, в тягучий, липкий сон. Цветные и чёрно-белые картины из жизни, представленной в её совершенно фантастическом варианте, несутся, сменяя друг друга. То мы с Санькой гуляем по городу на какой-то неизвестной планете, то я оказываюсь на 9-й Советской улице у своей стены. Пишу её. И, вдруг, ни с того, ни с сего она начинает прямо на глазах разрушаться. Стена медленно валится прямо на меня. Я хочу бежать, но, как и в любом сне, это получается у меня мучительно медленно.
С бешено колотящимся сердцем я, то просыпаюсь, то опять проваливаюсь – то ли в сон, то ли в бред.
Вот мне снятся наши занятия. Ко мне опять подходит Ольга Владимировна, касается моего плеча. Только на этот раз она почему-то – обнажена. Я целую её замечательное бедро, в то, самое нежное его место, где оно переходит в нижнюю часть живота. Мне понятно, что мы не одни, меня охватывает стыд; но остановиться