тебе приятно встретить тот дивный момент, когда высунется первый луч солнца.
– Подожди. Я не хотел тебя обидеть.
– Ещё бы хотел, только этого и не хватало!
– Не уходи. Ты права. Знаешь, у меня в самом деле плохо всегда получалось. С женщинами. Ты первая, когда мне не хочется тут же сбежать и вымарать телефон так, чтобы не разобрать. Я часто мечтал, чтобы так – свободно, гордо… Так, как пришла ко мне ты. Ты права, донжуан из меня никудышний. С каких пор это стало пороком?
– Это достоинство. И довольно редкое по нашим-то временам!.. Откровенность за откровенность. Хочешь знать, каким бы я хотела тебя увидеть? Только это не очень приятно, заранее предупреждаю.
– Чего уж там. Чуть больше, чуть меньше. Выкладывай.
– Жалким, побеждённым. Несчастным.
– Да, в такую ночь жалко тратить время на сон! Представляю, что бы ты сказала, если бы увидела меня таким.
– Я сказала бы: «Здравствуй, Игорь…» Удачного маршрута. Я буду ждать тебя… Игорь Хазанов!..
VIII
Егоров рассчитывал провести на Макусе всего день, переночевать там и утром вернуться в посёлок на Имангде. Но ночью погода испортилась, задуло так, что гудело в печной трубе. Ездовые собаки повизгивали в сенях. За ночь избу завалило снегом до окон, дверь удалось открыть с трудом. Снаружи ничего не было видно в трёх шагах, снег уже не падал с неба, а носился над тундрой широкими кругами.
– Это не надолго, – объяснил Эрик Саулис. – На неделю, не больше. Это в феврале, бывает, метет по месяцу.
Он был высокий, крепкого телосложения, с рыжеватой бородой и светлыми голубыми глазами. К своей работе относился очень серьёзно, дважды в день выходил в снежную замять, ручным ареометром замерял скорость ветра, мерной рейкой глубину снежного покрова. Все данные записывал в журнал, а потом по рации передавал их на Имангду. Рация была маломощная, слышимость плохая. Саулис повторял сообщения по несколько раз и уходил со связи только тогда, когда убеждался, что всё понято правильно. Всё свободное от мелких хозяйственных дел время молча лежал на койке, заложив руки за голову и глядя в потолок. На расспросы Егорова отвечал односложно и словно бы неохотно, но не потому, что ему было что скрывать, а от природной неразговорчивости.
Егоров знал, что он получил шесть лет за злостное хулиганство, из них отсидел три и вышел условно-досрочно.
– Сидел-то где? – полюбопытствовал он. – В Норильске лагерей нет.
– Под Красноярском.
– До этого кем работал?
– Бульдозеристом на Медном заводе.
– Почему туда не вернулся?
– Побоялся. Я по пьянке дурной. Сорвусь и снова в лагерь, ещё на три года. А здесь не сорвусь, не с чего.
– Но спирт-то привозят, – напомнил Егоров.
– Сколько там его привозят, на раз поддать. Через год срок кончится, судимость снимут, тогда, может, и вернусь.
– А как ты в Норильске оказался? Ты же латыш.
– Родителей перед войной выслали из Риги в Сибирь. Завербовались в Норильск. Здесь я родился.
– Родители живы?
– Вернулись в Ригу. Я не поехал.