и мы решили пойти на следующий, более поздний сеанс. Посмотрев картину, мы отправились на железнодорожный вокзал, так как автобус до Мотовилихи ходил до девяти часов вечера, а было уже почти десять. Оказалось, что ближайший поезд пойдет только в двенадцать часов ночи, через два часа. Я стала уговаривать всех пойти пешком по рельсовому пути, но поддержки не нашла, и даже Мака со мной не соглашалась. Должно быть, я рассердилась, незаметно отстала и, дойдя до конца платформы, спустилась по лесенке на железнодорожный путь. На этом пути, который был крайним, стояло много скатов — колесных пар. Эти скаты преграждали мне путь, и я стала раздумывать, не пойти ли мне сбоку от них по гравийному полотну. И вдруг услышала, что за мной кто-то идет. Я испугалась, вскочила на первый скат и, перепрыгивая с одного ската на другой, помчалась вперед. А когда скаты кончились и я, спрыгнув на путь, побежала по шпалам, то поняла, что за мной никто не гонится. Все же была во мне какая-то отчаянность, если я решилась пойти в Мотовилиху ночью одна.
Когда дошла до поселка, расположенного на более высоком уровне, чем путь, и подошла к деревянной лестнице, ведущей наверх, увидела, что внизу поперек ее лежит какой-то пьяный и что-то бормочет. Я остановилась в нерешительности, но другого пути не было, и я перешагнула через это тело и быстро поднялась наверх.
Дома удивились моему приходу без Маки, но я сказала, что все остальные приедут поездом после двенадцати, а я пришла пешком. Что подумали обо мне родители Маки, я не знаю. Я вымылась, ушла в свою комнату и легла в постель. Когда Мака вернулась, я сделала вид, что крепко сплю. Наутро разговоров по этому поводу не было. Сейчас, вспоминая о своем поведении, я прихожу в ужас: мчавшись по скатам, я могла упасть и удариться головой о стальную ось, могла сломать ногу или позвоночник, меня мог догнать неизвестный преследователь, и даже пьяный на лестнице мог схватить меня за ногу. Я, конечно, рисковала, а зачем?!
Было и еще одно приключение у нас с Макой. Однажды на заводе в конце рабочего дня мы, как обычно, сели на подоконник и о чем-то разговаривали. Рабочие в ожидании гудка, извещающего об окончании работы, собирали инструменты и спускались вниз. Был август, основные строительные работы были почти закончены, на этажах делали полы, но деревянных оконных рам еще не было. Мы с Макой так заговорились, что не слышали, как прозвучал гудок и все разошлись. Когда мы спохватились, оказалось, что все рабочие и служащие прошли через проходную, и она закрылась. Мы остались одни внутри военного завода, где были большие строгости со входом и выходом. Мы побоялись стучать в двери проходной, где, наверное, был сторож или дежурный. Что мы могли ему сказать? И кто бы мог понять, почему мы здесь остались? Не зная, что делать, мы решили пробираться к забору из колючей проволоки, которым был огорожен завод со стороны реки. Дойдя до забора, мы стали искать место, где можно было бы выйти наружу. Но проволока нигде не была нарушена, и мы потеряли всякую надежду. В отчаянии мы ходили вдоль забора, пока наконец не заметили