глубоком раздумье Силонос, — в наши мрачные дни рабства, еженедельный отдых — это дерзкий вызов обществу. И это я успел хорошо усвоить в Иудее. Люди исправно платили кем-то названные "праздничные субботние штрафы", их избивали, отсекали головы, но в этот день они не выходили на работу.
Силонос расслабил пояс. Снял меч. Осмотрел помещение синагоги и увидел множество глиняных сосудов, сконцентрированных в угловой нише. Узнал кубки, созданные в мастерской Эльазара и разрисованные рабыней Эстой.
…Где они теперь? Что с Шифрой?
Думая не раз об иудейской девушке, он уже не скрывал перед собой, что она прочно вошла в его жизнь. И её отсутствие лишь подчёркивало её постоянное присутствие в его мыслях и чувствах.
Будучи реалистом, он понимал, что этот период его жизни пройден. А пройденное не возвращается даже в мифах. Тем не менее, непонятная надежда продолжала в нем жить. Продолжала волновать его мятежную душу. И не эта ли надежда привела его, гордого и независимого эллина, в эту синагогу — Дом собраний варваров, к которым принадлежала Шифра?
Видя, что Силонос глубоко задумался, Нафтали заволновался. Не обидел ли он неосторожным словом гостя? Он этого совсем не хотел. Но может он, Нафтали, ошибается и его многолетний опыт общения с людьми, раскрыл перед ним волнение души этого честного, прямого и мужественного человека. Это предположение вызвало у раввина ответное волнение, он потянулся к эллину в стремлении восстановить утерянное равновесие. Он раздумывал.
Наступило продолжительное молчание, каждый был погружен в свои мысли.
Здесь было прохладно и Силоносу показалось, что раввин собирается сказать ему что-то чрезвычайно важное, и он знал, что это будут не простые слова, которые обычно принято говорить при встрече старых знакомых. Однако он обязан был возвратиться в крепость и, пообещав, что обязательно зайдет, легко вскочил на Быстроногого и направился к шатрам гарнизона.
У офицерского шатра он спешился, бросил поводья подоспевшему коневоду, скрылся внутри. Никос, не успевший отвести от шатра лошадь, услышал непривычно громкий голос Силоноса, затем, к еще большему его удивлению, последовала отборная ругань. И, если бы он не знал голос своего командира, то мог бы поклясться, что это был кто угодно, только не он, Силонос.
Когда же в шатре послышалась какая-то подозрительная возня, и оттуда выкатился начальник отряда лучников Филон, Никос счел благоразумным поскорее увести Быстроногого в конюшни и убраться самому.
Филон, меж тем, ослепленный ярким дневным солнцем, от которого он был отделен стенами шатра неизвестное количество дней, невольно рукой прикрыл глаза рукой. Тут же потребовал принести несколько ведер холодной воды. Сбросил не первой свежести домашнюю тунику, велел рабу лить на голое тело ведро за ведром. Затем отряхнулся как гусь, хорошо растерся большим лоскутом грубой льняной ткани и велел подать офицерские доспехи.
К полудню он и Силонос построили на площади у шатров весь состав гарнизона.
— 320