глаза его заблестели.
– Моя родительница была не только кассиром на часовом заводе, но ещё и активным членом месткома. В тот роковой день почти все сотрудники сидели в актовом зале – мамаша вещала с трибуны. Она распределяла путёвки на Черноморское побережье. На собрании творилось ужас что! Путёвок было десять, а желающих отдохнуть – сорок человек. И когда накал страстей достиг своего апогея, двери актового зала распахнулись, и внутрь на четвереньках вполз мой папаша. Он елозил на карачках по рыжему паркету, неумолимо приближаясь к объекту своей любви. Изо рта у него шла пена. Все подумали, что он эпилептик, хотели «Скорую» вызвать, потом чуть не побили его, потому как решили, что он использует свою болезнь с целью получения путёвки. Но отец уж почти дополз до моей матери... Она бросилась к нему навстречу, он припал к её знатной груди, и оба в тот момент ощутили неземное блаженство. Пена, которая обильными шматками стекала на мамин серый костюм, оказалась обыкновенным хозяйственным мылом – он специально разжевал его, чтобы её разжалобить. В тот день она приняла решение и всё-таки привела Гаврилова в перенаселённую девятиметровку.
– Значит, чтобы завоевать сердце женщины, нужно нажраться хозяйственного мыла? – поразился Щёткин. – Извините, пожалуйста, что перебил. Что же, что же было дальше?
– А через три года появилась я, – сказала Дроздомётова и замолчала.
Ей показалось, что за окнами стало чуть светлее, что скоро наступит утро, надо бы пообщаться с дочерью, вместо того, чтоб пересказывать содержание второго тома своих мемуаров. Но...
Дочери, видимо, было не до неё. Она сидела и внимательнейшим образом слушала Остапа Ливоновича – неутомимого оратора, который вот-вот грозил переплюнуть великого ритора всех времён и народов, кубинского президента и премьер-министра.
Снизу, из-под стола, раздавался дружный заливистый храп в два голоса.
Вероника Бубышева, лёжа ничком на стульях, бурно выясняла во сне с кем-то отношения (не иначе как с Ларионом); её переживший липосакцию живот переросшим астраханским арбузом торчал из огромной щели между составленных стульев...
– А потом? Сэр Джон крайне заинтересовался вашей историей, он понимает, конечно, что всё это нужно не слушать, а читать, но всё же просит вас рассказать, что стало с Зинаидой Матвеевной, Гавриловым, воровкой Екатериной, плакатисткой Милочкой, с вами, в конце концов! – живо перевёл Феофилакт требование мистера Баскервиля.
– Поначалу мы все жили в девятиметровке. Геня (если вы помните, это мой сводный брат-придурок) поддался дурному влиянию и попал в скверную компанию воров-малолеток. Сначала он, наверное, это назло матери делал. Ну, за то, что та привела моего папашу, а потом втянулся незаметно... И говорил он так чудно! – вроде на русском языке, а ничего не поймёшь. Потом родители развелись... Мы переехали в двухкомнатную квартиру, с папашей я стала видеться по выходным.
В новой школе... – с блаженной улыбкой на устах говорила Аврора Владимировна, – у меня случилась