одну из самых мощных и современных батарей оборонного пояса города, 412-ю! Еще и месяца не прошло, как наши доблестные войска вернули свободу братским народам Бессарабии и Буковины, поставив на место зарвавшихся румынских империалистов, и вот, пожалуйста! Все, как и предупреждали на политзанятиях, требуя усилить пролетарскую бдительность и быть готовыми к любым провокациям и диверсиям. Правда, откуда именно появились на круглосуточно охраняемой территории воинской части эти самые диверсанты, еще и в таком количестве да с невиданной техникой, Бараков даже и представить себе не мог, но ведь появились же? С неба – не с неба, но вот именно что свалились. Шел он себе по маршруту, где каждый камешек, каждая ямка и дождевая вымоина знакома, насчет увольнительной воскресной, товарищем лейтенантом обещанной, размышлял – и тут вдруг ОНО и случилось. Вроде вот сморгнул только – и все разом изменилось, да так быстро, что аж голова закружилась, и комок к горлу подскочил, противный такой комок, тошнотный. Впрочем, случилось и случилось, не его это дело, мало ли на какие гадости эти империалисты способны? Может, массовый гипноз какой – им про подобное товарищ военврач давеча в ленинской комнате рассказывал, или еще что, отравляющий газ, например. Пусть командование с товарищами особистами разбирается, он-то свое дело сделал. Проявил, так сказать, ту самую пролетарскую бдительность.
Рядом с ним аж два диверсанта оказалось: один пожилой, в диковинной форме да с явно старорежимными погонами, увенчанными двумя большими звездами, – интересно, что за звание такое? – и второй молодой, темнокожий, в такой же смешной пятнистой форме, но без погон. Негр, стало быть, из угнетаемого американского рабочего класса. Старый-то, как все произошло, на землю хлопнулся, да так и остался лежать, а молодой на ногах устоял, пошатнулся только. Окрик услышал, обернулся, дернулся было в его сторону, но на винтовку наставленную зло зыркнул – и ну бежать. Вот тебе и угнетаемый класс! Никакой, понимаешь, пролетарской солидарности. Нет, Бараков-то все по Уставу сделал, не придерешься. И «Стой» прокричал и что стрелять станет, предупредил, и в воздух, значит, пальнул. Ну а затем уж на поражение, в корпус, как учили. Попал, конечно, с десяти метров разве промажешь? Тот только руками взмахнул да и завалился. А у казарм уже и тревога завыла, на его выстрелы, стало быть. А спустя минуту-другую – и у батарейцев тоже.
– Слышь, боец, – внезапно охрипшим голосом спросил Крамарчук, не поднимая головы, – сесть-то можно?
– Лежать! – привычно рявкнули из-за спины. – После трибунала насидишься, ежели к стенке не прислонят!
– Да спина болит мордой вниз лежать, я уже вроде не мальчик. Разреши, сяду, а? Если что, выстрелить-то всегда успеешь. Ну, хочешь, руки за голову заложу?
За спиной раздалось сосредоточенное сопение – невидимый «боец» размышлял:
– Ну, ладно, хрен с тобой, садись уж, вражина. Только не дури, а то правда стрельну. Одного уж положил.
– Это негра, что ль? – догадался подполковник, кряхтя, принимая сидячее положение. Отдышавшись,