усмешкой кивнул Мыльников, и в его желтоватых глазах была такая неприкрытая издевка, что Ольге прошлось крепко взяться обеими руками за стул, чтобы не броситься на этого мерзавца и не надавать ему пощечин. – Студенты организовали против вас провокацию, это вы хотите сказать? А почему, зачем – вам в голову не пришло? Бессмысленно же все. Ну какие могут быть счеты к вам у Натальи Зыряновой?
Ольга вскинула на Мыльникова глаза.
– Между прочим, как раз у Натальи Зыряновой счеты ко мне есть. Я ведь ее до экзамена не допустила. Она вам этого не сообщила вместе с прочими своими клеветническими измышлениями?
– Отчего же, сообщила, – спокойно кивнул Мыльников. – Информировала, что слезно просила вас отменить эту драконовскую меру, позволить сдавать практическую ветеринарию вместе со всей группой, а вы согласились только при условии получения мзды. И назвали сумму.
– Никакой суммы я не называла! – Ольга с яростью отбросила от лица плети традесканции.
– Поосторожнее с растением! – предупредил Мыльников, и глаза его так сверкнули, что Ольга поняла: оборви она хоть один листочек с ненавистной травы, этот противный опер посадит ее за порчу государственного имущества в особо крупных размерах.
В это время голубоглазый коллега Мыльникова, до сей минуты молчаливо сидевший на обшарпанном подоконнике (больше в кабинетике притулиться было негде, разве что под вешалкой в углу), вдруг соскочил на пол, навис над Ольгой, осторожно вынул из прибитого к стене кашпо горшочек с традесканцией и водрузил это пыточное устройство на сейф. А сам вернулся на подоконник, забравшись на это узкое и неудобное место с той легкостью, с какой птица взлетает на насест.
Оба – и Мыльников, и Ольга – были так ошарашены, что на какое-то время умолкли. Только и переводили глаза с традесканции, которая почему-то сразу утратила всю свою агрессивность и выглядела теперь довольно убого, на этого парня и обратно.
Вид у него был весьма угрюмый, если не сказать разгневанный. Причем Ольге почему-то показалось, что чувства эти имеют отношение не к ней, а к Мыльникову. Видать, оперу тоже это почудилось. Во всяком случае, его вопрос, обращенный к этому парню, был задан довольно заискивающим тоном:
– Родион Петрович, слушай, может, ты уже пойдешь? Я понимаю, ты человек занятой, а я тебя от каких-то дел оторвал…
– Что ж, я тебе больше не нужен? – глянул на него голубоглазый с прежним неприязненным выражением, и Ольга едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть испуганно: нет, пожалуйста, не уходите! Остаться с Мыльниковым наедине было до того страшно, что ее даже озноб пробрал. Не то чтобы она боялась: вот он накинется на нее и начнет избивать или, к примеру, насиловать. Но он наслаждался зрелищем ее унижения, он хотел отомстить, сломить ее. А ей было легче умереть, честное слово, чем сломаться перед ним.
– Да, пожалуй, теперь уже нет, – ответил своему приятелю Мыльников и даже привстал и даже руку начал протягивать на прощание, однако тот и не шевельнулся на своем насесте.
–